– Что? – Его брови преломляются над переносицей, а затем он разражается неприлично громким смехом. – Ага, я – агент нрль-ноль-семь… – Он даже промокнул уголки глаз согнутым большим пальцем.

– Слушай, Кирилл, а ты не можешь пристроить меня к себе?

– Что? – Кирилл поперхнулся и закашлялся.

– Я понимаю, стаж милицейский, все такое… Но я все-таки там побывал…

– Я думал, ты доволен своей работой.

– Не знаю… У меня из головы не идет тот «чех». Просто несчастный торговец. А мне его не было жаль…

– Ну и что? Я бы на твоем месте тоже не об-рыдался. Одним козлом меньше.

– Врач не имеет права на нелюбовь. Это самая гуманная из профессий. А из меня уже вряд ли получится гуманист. Что-то умерло внутри. Понимаешь?

– Ну, ты загнул, – хмыкает Кирилл. – С такой крутой моралью не к нам надо проситься, а в монастырь. Я знаю полно лекарей, для которых основной гуманизм – ободрать пациента. И ничего. Работают.

– Я так не хочу.

– Чего же ты хочешь? – Он смотрит мне прямо в глаза своим гипнотическим взглядом, цепким, холодным, немигающим. Как следователь на подозреваемого. – Ты хотя бы представляешь, как мы работаем?

– Расскажи.

Он усмехается:

– Много будешь знать – крепко будешь спать.

– Обычно говорят: «Плохо будешь спать», – машинально поправляю я.

– Я знаю, что говорю. Именно крепко. Крепче и быть не может… – Его губы вновь растягиваются в тонкой ледяной улыбке.

– Ладно, забудь. Я ничего не просил.

– Не могу я. – Он отчего-то отводит взгляд. – Ты уж извини. Да и не для тебя это…

Минуту мы молчим.

– Может, тебе деньги нужны? – вдруг спрашивает Кирилл. Он достает из внутреннего кармана пухлое портмоне, вытаскивает небольшую стопку стобаксовых купюр. – Вот, возьми сколько надо. Отдашь, как сможешь.

Перед моими глазами в предательском хороводе проплывают стиральные машины, яркие коробки конструкторов «Лего», какие-то длинные платья, летящие, невесомые, ослепительные побрякушки, золотые на черном бархате, пузатые флакончики французских духов, их тонкий пьянящий аромат на Вериной коже… «Кыш, назойливый мираж!»

– Нет. – Я непроизвольно отдергиваю руку и для надежности прячу ее под стол. – Я никогда не смогу отдать такую сумму.

– Ну и не отдавай. – Тонкие губы брезгливо скривились. – Все это – дерьмо.

– Я не могу. Не обижайся.

– Как хочешь. – Пожав плечами, он убирает деньги обратно.

Некоторое время мы опять сидим молча.

– Все это – дерьмо, – вдруг повторяет он, глядя перед собой каким-то неживым взглядом, стиснув зубы так, что желваки заходили под натянувшейся кожей.

– Что?

– Все.

– А наша дружба?

Мгновение он смотрит на меня, словно усиленно переваривая вопрос, потом, чуть просветлев лицом, кивает.

– Ты прав, старик.

– У тебя проблемы?

– Нет. Все нормально.

Раздается нетерпеливое треньканье. Кирилл достает мобильник, напряженно слушает. Мгновенно меняется в лице, подобравшись, как зверь, готовый к броску, затем отвечает коротко:

– Еду. – И ко мне: – Пошли, подброшу.

– Ты же торопишься…

– До метро.

Неподалеку ожидает нас «ауди», готовая к броску. Я мельком взглядываю на номер… А 969 ИК. Холодный ветер вдруг пронизывает меня насквозь.

– Садись. Чё застыл как статуя? – толкает меня Кирилл.

– Это ты… – говорю я осипшим голосом. – Твоя машина…

– Естественно, моя. Ты что, перебрал?

– Это ты сбил девчонку на шоссе…

– Какую девчонку? – Он садится за руль. В его глазах недовольное недоумение. И мне становится не по себе от этого искреннего непонимания. Он не играет. Он и вправду не помнит. Словно речь о палке или камне, подвернувшемся под колеса.

– Неделю назад. Может, ты давал кому-нибудь машину?

– Что я, идиот? На каком, говоришь, шоссе? – Он недовольно морщится. – Точно, было. Зацепил кого-то. Я тогда выпил малость. Наутро еще подумал, откуда перед помят? Кидаются под колеса, мать их…

– Ты что, не понял? Ты человека чуть не угробил!

– Чё ты орешь! Ну иди, заяви на меня… Слабо?

– Что? – Я поеживаюсь, столько неожиданной кипящей злобы, почти ненависти в его пепельном взгляде. – Ты же не был таким… Что с тобой случилось, Кирилл?

– Что с тобой случилось, черт подери? Ты же был классным бойцом и повидал немало, а теперь трахаешь себе мозги всяким барахлом. Дохлый «чех», сбитая шлюха… Гуманизм… Кто его придумал? Иисус Христос? Он плохо кончил.

– Замолчи! Ты бы видел ту девчонку! Ей же теперь всю жизнь на лекарства работать! А ты даже вспомнить не можешь… Ты рассуждаешь как… убийца!

– Ладно. – Он резко затормозил. – Ты меня достал. Выходи. Убирайся.

– Тебе даже неинтересно, в какой она больнице?

– Нет.

– Сволочь ты, – шепчу я, глядя, как черная «ауди» быстро уносится прочь. Отчего так невыносимо больно в груди? Словно это меня сбил Кирилл на ночном шоссе.

– Кирилл, ты сволочь! – ору я. Поднимаю камень, бросаю вслед.

– Эй, парень. – Что-то упирается мне в бок.

Оборачиваюсь. Передо мной омоновец с автоматом. Другой стоит поодаль.

– Руки!

– Ребят, вы чего? – Я поднимаю руки вверх. – Я же свой.

– Садись. – Он указывает дулом на стоящий рядом джип с синими номерами.

– Да чего вы, обалдели?

Но он берет меня за шиворот и заталкивает на заднее сиденье. Я знаю: не стоит спорить с человеком, когда в руках у него автомат. Даже в мирной демократичной Москве.

В участке меня вновь обыскивают с головы до ггят.

– Могу я спросить, в чем, собственно, дело?

– Какого хрена ты кидал камни в машины на правительственной трассе?

Я говорю, что понятия не имел, какая это трасса. Мол, поругался с другом, тот меня высадил, я со злости выругался и бросил камень. Вот и все.

– Нет, не все. – Это говорит вошедший не пойми откуда, точно призрак из стены, человечек в штатском с въедливым взглядом, какой иногда видел я у Кирилла. – Может, вы готовили теракт?

– Какой теракт? – ору я. – Охренел, что ли? Я за ваши долбаные теракты полгода задницу под пули подставлял! Все, хватит, я ухожу.

Я делаю шаг… Острая боль под лопаткой сбивает с ног. Я защищаю голову от тупых широких носов ботинок. Удары сыплются со всех сторон, заставляя меня ерзать по полу, ломаться и корчиться, как нанизанного на крючок червя. Эти ребята умеют бить. Получше «чехов» на болоте. Те были дилетантами, а эти – профи. Вот кого нужно туда — давно бы все закончили.