Улица пустынна. Только впереди двое – парень и девушка. Внезапно парень взмахивает рукой. Девушка отскакивает, защищая лицо от возможного удара. Но парень лишь отталкивает ее и кричит:

– Да что ты знаешь?! Что вы все понимаете?! Вы же ни черта в этом не смыслите! Там люди гибнут, пока вы тут языками мелете! Так что заткнись! Убирайся!

Девушка делает шаг в сторону и что-то говорит, явно пытаясь урезонить спутника, но тот лишь распаляется и рявкает:

– Говорю, пошла вон!

Голова девушки жалко поникла, плечи дрогнули. Она послушно побрела вперед. Парень остался на месте. Услыхав мои шаги, вскинулся рывком, словно от резкого окрика. Я на всякий пожарный притормозил. Только общения с психопатом мне сейчас и недостает для полного кайфа.

– Закурить не найдется? – спрашивает он глухо.

В его облике что-то неуловимо узнаваемое заставило меня остановиться и, порывшись в кармане, достать початую «Приму» и подаренную Верой зажигалку.

– Спасибо, друг. Хреновая нынче весна.

Он закуривает, старательно защищая робкое пламя от ветра, которого сейчас нет в помине, судорожно озираясь, будто боится привлечь «на огонек» невидимого снайпера…

Стоп.

Я всматриваюсь в его лицо, словно пытаюсь угадать знакомые черты. Нет, мы не встречались. Но все же…

– Давно оттуда?

– Месяц, – отвечает он хрипло и тут же вздрагивает, прострелив меня подозрительным взглядом.

– Я в ноябре вернулся.

– Вот черт. – Он притопывает ногой, губы дергаются в подобии улыбки. Виктор Степаныч назвал бы его неврастеником. Неужели я выглядел так же?

– И как там сейчас?

– На букву «X». Не подумай, что хорошо.

– При мне говорили, что пара месяцев – и конец. – Я внутренне содрогаюсь от правды, о которой догадывался, но упрямо гнал от себя как дурные воспоминания.

– Конец… Кому? – Он истерично хихикает. Внезапно лицо искажает гримаса ярости. – Кого ты слушаешь, мать твою? Кому ты веришь?! Вот моя дура, – он кивает в сторону женской фигурки, замершей шагах в двадцати от нас, – тоже перед «ящиком» уши развесит: «Ах, президент обещает все закончить к Новому году…» К какому только году, е…? – Он прикрывает глаза. Слова сочатся сквозь закушенные губы. – Нас двадцать пять было. Шли через ущелье. До нас зачищали раза три. Мол, все в порядке. Чуть ли не гулять можно… Дерьмо! – вдруг выкрикивает он, выплевывая сигаретный дым мне в лицо. – В «подкову» нас взяли. Пять минут поливали, всего пять минут! Трое нас уцелело… Трое! – Его губы судорожно затряслись.

– Я знаю.:.

– Что ты знаешь, мать твою? Что все мы вообще знаем…

Он швыряет окурок, яростно вдавливает его в землю, словно этот бычок – виновник наших бед. Сплевывает. Смотрит мне в лицо, словно чего-то ждет. Наши взгляды пересеклись, и в ту секунду я вдруг ощутил себя где-то вне времени и пространства, услыхал холодный хлесткий звук автоматных очередей, пробивающих хрупкие стекла на циферблатах чьих-то жизней.

Женская фигурка медленно приблизилась шагов на десять.

– Подружка моя, – встрепенулся мой случайный знакомый, возвращая меня на пустынную ночную улицу города-спрута, огромного и спокойного, как танк, разноцветными глазами окон мирно и удивленно взирающего на неприкаянных путников, которым отчего-то не сидится в своих теплых жилищах.

– Ждала?

– Ждала. – Он снова вздыхает, но уже иначе, с горьким смешком, затерявшимся в темноте. – Вообще-то она нормальная. Добрая. Просто верит всему, что в газетах пишут да по «ящику» балаболят. Прямо как маленькая. Иной раз как начнет новости какие пересказывать, у меня такое зло! Дал бы в лоб. Я говорю: «Лучше сериалы смотри. А в политику не лезь. Все равно своими бабьими мозгами не смыслишь ни фига…» Она молчит. Раньше бы разбухтелась, мол, сами вы, мужики, оборзели… А щас молчит. И смотрит так… жалостно. Ненавижу этот взгляд. Что я, больной? Калека? Другие вон вообще не вернулись, а я целехонек. Что меня жалеть?

– Жалеет – значит, любит, – произношу до пошлости избитую, но ужасно уместную фразу. – Разве ты ее не будешь жалеть, если, не дай бог, что случится? Даже самое пустячное, вроде аппендицита?

Мой полночный попутчик озадаченно уставился на меня. Ему это, видимо, в голову не приходило. Мне тоже, покуда не повидал множество ужасных, нелепых, бессмысленных смертей не там, а здесь, в самые спокойные, тишайшие, аж до безветрия, дни. Он слегка подается мне навстречу и спрашивает шепотом, будто кто-то может нас подслушать:

– Тебе удалось… забыть? Все, что там было?

– Нет. Но может быть, и не нужно забывать? Один старый мудрый человек сказал мне однажды, что все беды от плохой памяти…

– А он не научил тебя, как жить дальше?

Я молча качаю головой. Мы стоим друг перед другом, словно заговорщики, но смысл нашего заговора уцелеть здесь.

«И вечный бой…»

Он тоже знает об этрм. Я читаю в его глазах. Мы все-таки существуем, поколение «нет». Нас даже прибывает. И если война будет продолжаться, скоро мы заполоним планету…

– Ладно, – говорю, – будь здоров.

– Тебе того же.

Я делаю шаг в сторону и вдруг, поддавшись порыву внезапно захлестнувшего отчаяния, кивая в сторону одинокого женского силуэта, выкрикиваю:

– Держись за нее! Это единственное настоящее, за что нужно держаться! Остальное – дерьмо, слышишь! Дерьмо, – шепчу я под ноги, и мне вторит эхо моих шагов.

Пройдя немного, я все же зачем-то оглядываюсь. Девушка вернулась, взяла своего спутника под руку, и они медленно побрели дальше по пустынной улице меж кряжистых тополей. Что-то капнуло мне на нос. Я раскрыл ладонь навстречу сумрачному небу. Робко начинался первый весенний дождь.

Виктор Степаныч и Анатолий встречают меня как генерала, разве «Ура!» не кричат. Приятно, черт возьми. Рассказывают последние сплетни: кто, где, когда и с кем.

– Помнишь девицу, которую «ауди» сбила?

– Ну… – Я ощущаю, как пересохло во рту, и сержусь на себя. Моей вины здесь нет. А майор Кирилл Смирнов сам в состоянии о себе позаботиться.

– Так вот, – перебивая друг друга, огрызаясь и по ходу припоминая детали, продолжают тараторить коллеги. – Девчонка, кстати, хорошая оказалась. Покладистая, невредная. Лежит, глазищами вращает. Спросишь: «Ну, как ты, Ксюша?» Она улыбнется: «Ничаво, Виктор Сте-паныч, спасибо». Другие орут, ноют, стонут, ругаются… Сам знаешь. Но мы ж неграждан России бесплатно не лечим, а, деньжат у нее с гулькин нос оказалось. Главный и стал бухтеть, мол, нечего. Пусть отправляется в Хохляндию. «Как, – говорим, – она ж неходячая». Главный: «Мне до лампочки». Ему как шлея под хвост попадет – сам знаешь. «Отвезем, – говорит, – по месту временной регистрации, пусть ее клиенты с ней возятся». Уже документы к выписке подготовили, карету подали. И вдруг приползает главный и говорит вежливо так: «Все отменить. Девушку в отдельную палату перевести. Лечить как положено, по полной программе». Заплатил за нее кто-то. И немало.