Хью быстро оправился от первоначального потрясения, но Мэйзи до сих пор не могла прийти в себя. Ей казалось, что она до самой смерти будет помнить выражение, с каким он посмотрел на нее тогда. Она была готова к встрече, а для Хью это стало полной неожиданностью. Особенно ее потрясла отразившаяся в его глазах боль. Шесть лет назад она сильно ранила его сердце, и рана эта не затянулась до сих пор.

После этого она избегала смотреть ему в глаза. Она не хотела видеть его и не хотела вспоминать прошлое. Она вышла замуж за Солли, который был хорошим мужем, и для нее непереносимой была даже мысль о том, чтобы задеть его чувства. И был еще Берти, ради которого стоило жить.

Полное имя ее сына было Хьюберт, но все называли его Берти, как и принца Уэльского. Первого мая ему должно было исполниться пять лет; но они с мужем держали это в тайне и отмечали день рождения сына в сентябре, чтобы скрыть тот факт, что он родился всего лишь через шесть месяцев после свадьбы. Об том знали только родители Солли. Берти родился в Швейцарии во время их годовой поездки по Европе, которая была их медовым месяцем. С тех пор Мэйзи была счастлива и довольна жизнью.

Что касается родителей Солли, то они были далеко не в восторге. Они происходили из рода немецких евреев, переехавших в Англию несколько поколений назад, и смотрели на говоривших на идише российских евреев свысока. То, что она родила сына от другого мужчины, только усиливало их неприязнь к ней и служило поводом как можно меньше с ней общаться. Тем не менее сестра Солли Кейт, того же возраста, что и Мэйзи, воспитывала шестилетнюю дочь и очень хорошо относилась к жене брата, когда родителей не было поблизости.

Солли же души в ней не чаял, и Берти он тоже любил, хотя и не знал, чей именно он сын. Все складывалось просто замечательно, пока не появился Хью.

Этим утром она, как всегда, проснулась рано и отправилась в детское крыло огромного дома. В детской столовой Берти вместе с детьми Кинго, Энн и Альфредом, завтракал под надзором трех нянек. Поцеловав сына в перепачканное лицо, она спросила:

– А что у нас сегодня на завтрак?

– Каша с медом, – отвечал Берти с протяжным аристократическим акцентом, который Мэйзи переняла не сразу и с которого иногда сбивалась даже до сих пор.

– И как тебе, нравится?

– Мед нравится.

– Пожалуй, я тоже немного попробую, – сказала Мэйзи, присаживаясь.

В любом случае это было куда съедобнее селедки и почек с острым соусом, которые подавали на завтрак взрослым.

Няня принесла Мэйзи отдельную тарелку каши и полила ее медом.

– А тебе нравится, мама? – спросил Берти.

– Не говори с набитым ртом, Берти, – строго произнесла Энн Кингсбридж, девочка семи лет, которой нравилось командовать Берти и своим пятилетним братом Фредди.

– Просто замечательно! – сказала Мэйзи.

– Не хотите поджаренных бутербродов с маслом? – спросила другая няня, и дети хором ответили: «Да!»

Поначалу Мэйзи казалось неестественным, что дети растут в окружении слуг, и она боялась, что так Берти не научится самостоятельности; но вскоре она выяснила, что дети богачей точно так же валяются в грязи, лазают по деревьям и дерутся между собой, как и дети бедняков, и единственная разница заключается в том, что их моют и их одежду стирают люди, которым за это платят.

Ей бы хотелось иметь больше детей, уже от Солли, но после рождения Берти с ее организмом что-то случилось, и швейцарские доктора сказали, что она больше никогда не забеременеет. Они оказались правы, ведь за все пять лет, что Мэйзи спала с Солли, у нее ни разу не было задержки. Так что Берти навсегда останется ее единственным сыном. Ей было жаль Солли за то, что у него не будет собственных детей, хотя он и уверял ее, что он самый счастливый мужчина на свете и что он больше ничего не требует от жизни.

Вскоре к детскому завтраку присоединилась и жена Кинго, герцогиня, которую все близкие знакомые называли Лиз. Когда они отмывали лица и руки детей, Лиз сказала Мэйзи:

– А ведь моя мать никогда до такого не додумалась бы. Она позволяла нам входить в ее покои, только когда мы были начисто вымыты и переодеты в парадное платье. Как же это неестественно!

В ответ Мэйзи лишь улыбнулась. Лиз считала себя очень практичной и деловой только оттого, что сама мыла детям лица.

Они оставались в детской до десяти часов, пока не пришла гувернантка, с которой дети должны были заниматься рисованием. Мэйзи с Лиз вернулись в свои комнаты. На сегодня никаких шумных развлечений и крупной охоты не планировалось. Некоторые мужчины отправились на рыбалку, другие бродили по лесу с собаками и стреляли в кроликов. Дамы и мужчины, предпочитавшие общество дам собакам, перед обедом гуляли по парку.

Позавтракав, Солли приготовился к прогулке и надел коричневый пиджачный костюм с коротким жилетом. Мэйзи поцеловала его и помогла натянуть высокие башмаки; если бы не она, ему пришлось бы позвать лакея, потому что сам он с трудом дотягивался до шнурков. Потом она помогла ему облачиться в меховое пальто с капюшоном, подобрала котелок по цвету, и они вместе спустились в продуваемый холл.

Стояло солнечное морозное утро, восхитительное для тех, кто может позволить себе закутаться в шубу, и ужасное для тех, кто живет в трущобах и ходит по улицам босиком. Мэйзи нравилось вспоминать былые лишения – так ей было приятнее осознавать себя женой одного из самых богатых людей мира.

Когда они вышли наружу, с одной стороны от нее шел Солли, а с другой Кинго. Хью держался позади, вместе с Лиз. Мэйзи не видела его, но постоянно ощущала его присутствие и слышала, как он болтает с Лиз. Лиз весело смеялась, а Мэйзи представляла себе, как блестят его голубые глаза. Когда они повернули, чтобы пройти через сад, Мэйзи увидела знакомую высокую фигуру с черной бородой, приближавшуюся к ним со стороны деревни. На мгновение ей показалось, что это ее отец, но потом распознала в этом человеке своего брата Дэнни.

Шесть лет назад Дэнни отправился на поиски родителей, но выяснил только, что они уехали из дома, не оставив никому своего нового адреса. Разочаровавшись, он поехал дальше на север и осел в Глазго, где основал Ассоциацию помощи рабочим, которая не только собирала страховые взносы для выплаты пособия лишившимся работы, но и следила за соблюдением правил безопасности на фабриках, агитировала за вступление в тред-юнионы и призывала ужесточить финансовое регулирование предприятий. Его имя стало даже появляться в газетах, где его называли, конечно же, Дэниелом Робинсоном, а не Дэнни, потому что вид у него теперь был слишком грозный и внушительный. Одна из газет попалась на глаза их отцу, и тот пришел в его контору. Так после долгих лет воссоединились дети и родители.

Оказалось, что вскоре после того как Мэйзи с Дэнни сбежали из дома, папа с мамой повстречали других евреев, которые дали им взаймы деньги на переезд в Манчестер. Там папа нашел другую работу, и им уже не приходилось жить в такой нищете, как раньше. Мама выздоровела и с тех пор уже сильно не болела.