отец Николай ждал до двух-трех часов ночи, чтобы взошла луна, и только тогда отправлялся домой, быстро шагая по серебристо-черным улицам с посохом в руке. В преклонном возрасте (ему было шестьдесят четыре года, когда он приехал в Оксфорд) отнюдь не просто было сохранять церковь действующей. Авторитет и мудрость отца Николая вызывали уважение — в свое время он отказался от двух важных епархий[349], но даже несмотря на то что он добросовестно совершал богослужения на Марстон-стрит, со временем ему пришлось передать дела новоприбывшим сербским священникам и практически все время проводить в своей лондонской квартире рядом с Риджентс-парком[350]. Это была крошечная квартирка, большую часть которой занимала тщательно оборудованная баня, где отец Николай при случае мог провести целую ночь. Георгий, его приемный сын, жил неподалеку. Когда началась война, Георгий, так и не получивший британского гражданства, был вынужден покинуть свою сельскохозяйственную ферму, поскольку она находилась в прибрежном районе[351]. Он поступил на службу в королевские ВВС, а после войны занимался продажей книг в нескольких издательствах.

В последние годы своей жизни отец Николай сослужил последнюю службу Царской Семье. В Европе появилась новая «Анастасия», и на этот раз он согласился встретиться с самозванкой. Его письменное показание под присягой гласило:

«В 1908 году я был назначен учителем английского языка, а затем и наставником детей Его Императорского Величества Николая II и состоял на службе у Царской Семьи в течение десяти лет. Таким образом, имея возможность ежедневно видеть детей Его Императорского Величества, я очень близко с ними познакомился.

В частности, ежедневно контактируя с Великой Княжной Анастасией, я очень хорошо запомнил Ее волосы и черты лица.

30 ноября 1954 г. я поехал в Париж с моим другом мистером Майклом Скоттом, который взял на себя все хлопоты по организации этой поездки и устроил все так, чтобы я мог остановиться у мистера Комстадиуса. Он встретил нас на станции и на автомобиле отвез в свой дом в пригороде Парижа.

Примерно в то же самое время особа, называющая себя „Великой Княжной Анастасией“, прибыла из Шварцвальда со своей немецкой компаньонкой и также остановилась в доме мистера Комстадиуса.

После ужина меня пригласили для беседы в комнату так называемой Великой Княжны Анастасии и ее немецкой подруги. В комнате стояли две односпальные кровати, в которых лежали женщины. В течение пяти последующих дней они ни разу не вышли из своей комнаты. Каждый раз, когда я навещал их, они лежали в постелях и так и не поднялись, чтобы одеться.

Так называемая Великая Княжна Анастасия недоверчиво смотрела на меня поверх газеты, которую она всегда держала перед лицом так, чтобы были видны только глаза и волосы. Эту уловку она использовала при каждой нашей встрече, никогда не давая мне полностью увидеть ее лицо.

Прячась за газетой, она подала мне для пожатия кончики пальцев. Черты лица, которые мне удалось рассмотреть, совершенно не походили на черты Великой Княжны Анастасии, которую я знал когда-то. И даже принимая во внимание то, что с 1918 года прошло долгих тридцать шесть лет, Великая Княжна Анастасия, с которой я был знаком, не могла бы, я полагаю, превратиться в женщину, подобную той, что называла себя Великой Княжной.

Эта дама действительно красила волосы, но у нее они были жесткими и вьющимися, в то время как у настоящей Анастасии волосы были очень тонкие и мягкие.

Так называемая Великая Княжна не выразила ни малейшей радости при моем появлении, она не узнала меня, не разговаривала со мной и ни о чем меня не расспрашивала. Она лишь отвечала, когда я обращался к ней. Было ясно, что она не знает ни русского, ни английского языка, хотя на них постоянно говорили в Царской Семье. Она, напротив, говорила только на немецком, который истинная Великая Княжна знать не могла.

Я показал ей шесть фотографий, которые принес с собой. Она посмотрела на них и покачала головой, показывая, что они ни о чем ей не говорят. В действительности это были фотографии учителей, обучавших Великую Княжну Анастасию, комнатной собачки, с которой она играла, и покоев, где она жила…

Я не показывал ей фотографии членов Императорской Семьи, поскольку она скорее всего узнала бы их: до меня дошли слухи, что у нее имеется коллекция, насчитывающая 2000 открыток и фотографий.

В последний свой визит, когда я пришел проститься с мнимой Великой Княжной, мне удалось подойти поближе и взглянуть на нее поверх газеты. Я увидел все ее лицо. Лучше всего удалось рассмотреть правое ухо, которое никоим образом не походило на ухо настоящей Великой Княжны Анастасии. У меня есть фотографии княжны, на которых очень четко видно правое ухо и его особенную форму.

Она совершенно не похожа на настоящую Великую Княжну, и я весьма доволен тем, что она оказалась самозванкой».

Здесь Гиббс не упомянул о двух обстоятельствах. Приехав в дом, он узнал, что самозванка под предлогом болезни попросила всех носить маски, но для него лишней маски не нашлось. Второе обстоятельство стало убедительным доказательством обмана. Вспоминая о костюме трубочиста, в котором Анастасия предстала перед ним одним далеким утром, отец Николай задал один-единственный вопрос: помнит ли самозванка, что на ней было надето, когда она пришла в классную комнату в Царском Селе утром после костюмированного бала?

«Да, — сказала она без колебаний. — Я была коломбиной… Я была шалуньей, правда?»

Для отца Николая это стало концом истории лже-Анастасии.

Глава XXIV

Эпилог

24 марта 1963 года, спустя два месяца после того, как ему исполнилось восемьдесят семь лет, Чарльз Сидней Гиббс, до последних дней жизни сохранивший свой неукротимый нрав, скончался в сане архимандрита в лондонской больнице св. Панкратия. Почти пятьдесят пять лет прошло со дня встречи в солнечном Ревеле, когда в разговоре с Императрицей король Эдуард VII сказал те самые слова, с которых началась карьера Гиббса в качестве наставника Цесаревича. Учитель Цесаревича был похоронен на Хэдингтонском кладбище в Оксфорде.

На сегодняшний день «Дом святителя Николая» на Марстон-стрит является собственностью его приемного сына Георгия (Джорджа) Гиббса. С 1967 года Георгий старается сохранить здание таким, каким оно было при отце Николае, и продолжать совершать православные богослужения в память о нем[352]. На стенах храма рядами развешены красивые иконы, рассказывающие о религии Святой Руси. Также в храме висит люстра тонкой работы, состоящая из трех красно-белых стеклянных тюльпанов, букета бронзовых цветов, расположенного чуть ниже их и окруженного зелеными и золотыми листьями. Полвека назад