Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Могила архимандрита Николая (Гиббса). Кладбище Хэдингтон, Оксфорд
(фото 2013 г.)
Френсис Уэлч
Романовы и мистер Гиббс:
История англичанина, учившего детей последнего русского Царя
В конце мая 1918 года на улицах сибирского[353] города Екатеринбурга еще лежал снег. Как писала Царица в своем дневнике, «снег смешивался с грязью». На самом деле из окон дома, где содержалась Царская Семья, едва ли можно было различить снег: все окна замазали побелкой, чтобы заключенные не могли подавать сигналы. Императрица в смятении наблюдала за тем, как пожилой слуга закрашивал окна с внешней стороны. Позднее она с неудовольствием писала в дневнике: «…только в самом верху виден кусочек неба, такое впечатление, будто дом окутал густой-прегустой туман (именно так), неприятно ужасно». В довершении всего, гардины приходилось держать постоянно задернутыми, чтобы спастись от чересчур яркого солнечного света.
Дом особого назначения, в котором Император, Императрица и пятеро их детей провели последние два месяца жизни, был конфискован у богатого екатеринбургского купца Ипатьева[354]. Это был двухэтажный особняк с небольшим садом, позже обнесенный дощатым забором 14 футов высотой[355]. Дважды в день семье разрешалось выходить на полчаса во двор. Окна было приказано все время держать закрытыми. Как-то Великая Княжна (В. К.) Анастасия хотела открыть окно, но один из солдат увидел это и выстрелил в нее. Пуля попала в деревянную оконную раму, едва не задев Великую Княжну.
Из-за отсутствия свежего воздуха Императрица чувствовала постоянную слабость: она страдала от головокружений и головных болей. Беспокойство за сына, Цесаревича Алексея, больного гемофилией, усугубляло ее состояние. В день приезда в Екатеринбург Алексей упал и впоследствии испытывал ужасные мучения. 23 мая Александра Федоровна написала: «Бэби (так она называла Цесаревича) просыпался каждый час из-за боли в коленке. Поскользнулся и ударился, когда ложился в кровать. Пока не может ходить, его носят на руках». На следующий день она написала: «Бэби… ужасно страдает».
Преданный Романовым доктор Боткин в отчаянии написал председателю Советского Исполнительного Комитета Уральской области взволнованное письмо, умоляя позволить Алексею увидеться с его английским наставником Чарльзом Сиднеем Гиббсом. «Неописуемая боль не оставляет мальчика ни днем, ни ночью. Он так мучается, что никому из его близких… не хватает душевных сил находиться подле него в течение продолжительного времени, — писал он. — Отсутствие обоих наставников (Сиднея Гиббса и его швейцарского коллеги Пьера Жильяра) невосполнимо для Алексея Николаевича. Как врач я должен констатировать, что временами их общество приносит больному большее облегчение, нежели лекарственные средства… Я настоятельнейшим образом прошу Вас позволить г-ну Гиббсу и г-ну Жильяру и впредь самоотверженно служить Алексею Николаевичу Романову… Позвольте им навестить больного».
В ответ на просьбу доктора четверо большевиков пришли осмотреть Алексея. Отказ коменданта звучал бесстрастно:
«Заключение: рассмотрев настоящую просьбу доктора Боткина, я полагаю, что даже один слуга был бы лишним, поскольку дети (старшие сестры Алексея — Великие Княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия) сами могут ухаживать за больным… Предлагаю председателю Советского Исполнительного Комитета Уральской области довести до сведения этих дам и господ, что своими действиями они перешли границы допустимого».
Сидней Гиббс также предпринимал активные действия, стремясь как можно быстрее воссоединиться с Царской Семьей. На тот момент он уже десять лет являлся учителем царских детей. После революции он последовал за Царской Семьей в ссылку и провел вместе с ними семь месяцев в Тобольске. Последний раз он видел детей из окна поезда, на котором они приехали в Екатеринбург:
«Императорские дети, понукаемые солдатами, вышли из поезда, сами взяли и понесли багаж. Нагорный (матрос, состоявший при Алексее) хотел помочь им, но его грубо оттолкнули. Нам оставалось молча молиться, провожая их взглядом».
После расставания с Царской Семьей Гиббсу и некоторым другим членам свиты пришлось прожить несколько дней в этом вагоне на вокзале Екатеринбурга. В этих чрезвычайных обстоятельствах Гиббс неоднократно обращался к властям, подчеркивая, что он иностранец и не может быть задержан. Он ежедневно наносил визиты британскому и шведскому консулам в Екатеринбурге, не полагаясь на их заверения в том, что Романовым не угрожает никакая опасность.
Когда однажды Гиббс увидел, как солдаты Красной армии выводили из Дома особого назначения арестованных матроса Нагорного и лакея Седнева, его охватила тревога: «Мы с Деревенко (Владимир Николаевич Деревенко, также доктор) и Жильяром шли по улице… когда вдруг увидели, что Нагорного и Седнева под конвоем выводят из Дома. Мы пошли за ними и выяснили, что их отвели в тюрьму», — писал он. Впоследствии стало известно, что Нагорный и Седнев пытались вмешаться, когда стражники отобрали у Алексея золотую цепочку с образками. Вскоре после этого их расстреляли.
Когда выдавалось свободное время, английский наставник Цесаревича ходил взад и вперед у Дома особого назначения, с беспокойством глядя на закрашенные окна. Гиббс писал:
«Бесчисленное количество раз я проходил мимо дома Ипатьева в надежде увидеть узников хотя бы мельком, но все было напрасно. Лишь однажды я увидел, как женская рука отворила одно из верхних окон, и предположил, что это, должно быть, верная горничная Императрицы[Анна Степановна Демидова]».
По прошествии двух месяцев с того дня, как доктор Боткин обратился к большевикам с прошением, Императора, Императрицу, детей и слуг, в том числе и самого доктора, расстреляли. Им было сказано, что их отвезут в более безопасное место. Ранним утром 17 июля 1918 года узники спустились в подвал дома. Солдаты сказали, что будут их фотографировать[356], и велели встать вдоль стены. Расстрел длился двадцать минут: пули не могли пробить корсеты Великих Княжон из-за зашитых в них драгоценностей и отскакивали рикошетом[357].
Сидней Гиббс стал учителем царских детей в 1908 году. Это был высокий мужчина тридцати двух лет, всегда тщательно причесанный, с гладкой смуглой кожей. Уголки его полных губ были слегка опущены, что становилось особенно заметно, когда лицо Гиббса принимало печальное или суровое выражение. Позируя фотографу, он, вероятно из-за свойственного ему тщеславия[358], поворачивал голову вправо. Серые глаза его смотрели пристально, а взгляд был не лишен романтичности.
Присущее Гиббсу высокомерие[359] проявлялось в несколько чопорной манере держать себя. На одной из фотографий, сделанной приблизительно в 1911 году, Цесаревич Алексей, Гиббс и два других учителя
