он дает наставление, которое было уже пятым для меня в церкви. Но этот случай отличался от предыдущих тем, что на наставления можно и должно дать ответ. Это было большим испытанием, хотя все было приготовлено заранее, и я читал отпечатанный текст. Я всегда волнуюсь, когда приходится выступать на публике, даже если все складывается хорошо, ну а в этом случае можешь себе представить, каково мне было говорить по-русски (хотя я привык читать свои части службы на церковнославянском). Когда обмен речами закончился, архиепископ благословил народ и освободил место для меня, и я должен был благословить народ в свою очередь. Практически каждый в церкви подходит под благословение, что никогда не практикуется в Англиканской Церкви. Я стоял с посохом в левой руке и осенял крестным знамением каждого подходящего, говоря одну и ту же фразу: „Во имя Отца и Сына и Святого Духа“, после чего подходящий целовал мне руку. Это заняло более получаса, так как в церкви было несколько сотен людей. Как и большинство других церемоний, эта закончилась „чашкой чая“ в покоях архиепископа.

На сегодняшний день мы преодолели первую половину Великого поста, который является „тяжелым“ временем, как говорят русские, и службы более длинные, сложные и разнообразные. Теперь по средам и пятницам мы служим литургию Преждеосвященных Даров, а по воскресеньям литургию св. Василия Великого. По утрам в другие дни молятся коленопреклоненно, и вечерами проходят длинные службы, так называемые всенощные. В старых монастырях они начинаются вечером и заканчиваются утром вместе с литургией. А то, что мы делаем сейчас, просто странно: мы благодарим Бога („Слава Тебе, показавшему нам свет!“) за то, что солнце взошло, хотя оно еще и не садилось.

3 Апреля, 1935. Страница 5.

Я должен заканчивать это длинное письмо. Я нахожу, что качество постной еды начинает сказываться положительно, она не такая калорийная (но дает сил). Конечно, пост очень строгий, — нельзя есть мясо, рыбу, яйца, масло, молоко, сыр. А теперь подумай, что ты любишь, кроме перечисленного.

Мне следовало бы сказать вначале: мне ужасно жаль, что у тебя проблема с глазами из-за занесенной инфекции. Испробовала ли ты святые средства: причастие, помазание. У меня сместились спинные позвонки, и это стало доставлять мне большие неудобства перед отъездом из Шанхая и приездом сюда. Вся область позвоночника была опухшей, воспаленной и красной. Я ходил к костоправу в Шанхае, он обнял меня, пытаясь поставить на место позвонки, находящиеся под теми, что причиняли боль. Он объяснил, что считает опасным прикасаться непосредственно к больным местам, у меня, очевидно, туберкулез. Постепенно я почувствовал облегчение, но прибыв сюда, я решил лечиться сам. Во-первых, я регулярно делал гимнастику (по имеющейся у меня книге) и вскоре достиг того, что смог выполнять почти все упражнения; и почти каждый день я причащался. А сейчас я могу лишь сказать, что мне намного легче. Опухоль на позвонках прошла, и краснота исчезла, и сейчас у меня редко бывают боли в этой области. Попытайся использовать то же средство!

С любовью ко всем,

Искренне твой».

Вторая же половина его долгого жизненного пути была ознаменована следующими событиями. Отец Николай навсегда уехал из Маньчжурии и провел год в Иерусалиме в Русской Духовной Миссии. По возвращении в Англию митрополит Серафим (Лукьянов)[339], состоявший в экзархате Западной Европы со штаб-квартирой в Париже, закрепил за ним пару лондонских храмов[340]. Это был храм Всех Святых на улице св. Дунстана в районе Бэронс Корт (существующий и в наши дни) и храм св. Филиппа[341] в районе Пимлико, в центре Лондона. Англиканская Церковь передала храм св. Филиппа Русской Православной Церкви, и он стал центром русского православного прихода св. Филиппа. Позже этот приход прославился пением двенадцати югославских девочек, которые были известны как «Белградские соловьи»[342].

В православном мире отец Николай стал влиятельной фигурой. В 1938 году архиепископ Нестор от имени Синода — высшего органа церковно-административной власти, находившегося в изгнании в Югославии, — возвел его в сан архимандрита. Отец Николай превратился в настоятеля, увенчанного митрой, он стал первым англичанином, которому было даровано право носить митру и посох. Знаменательное событие произошло в храме св. Филиппа, но вскоре это здание на Бэкингем-палас-роуд пришлось продать. Позже, в 1938 году, на Бейсуотер-роуд отец Николай открыл храм для англоговорящей православной общины[343].

Там он оставался до начала бомбардировок Лондона[344]. В это время многие русские наряду с другими православными беженцами из Европы жили в Оксфорде, а темперамент отца Николая соответствовал жизни университетского города[345]. Он быстро откликнулся на призыв создать приход при часовне бывшей средневековой лечебницы для прокаженных имени св. Варфоломея, расположенной на Коули-роуд, неподалеку от спортивных площадок колледжа Ориэл. Там появился процветающий приход, который привлекал людей из университета и из города и даже иноязычных сотрудников компании Би-би-си из таких отдаленных городов, как Рединг и Ившем.

Пять лет спустя война закончилась, и студентам колледжа Ориэл снова потребовалось помещение. Отец Николай нашел новое пристанище на Марстон-стрит, напротив Коули-роуд в Восточном Оксфорде. Он купил три коттеджа[346], в одном из которых когда-то находилась аптека, где раздавали бесплатные лекарства бедным пациентам. И по сей день под определенным углом на двери, ведущей в библиотеку, можно разглядеть закрашенное слово «Доктор». До 1945 года в этом здании находилась центральная (A. R. P.) телефонная станция, обслуживающая весь Оксфордшир. Этим объясняется и прочность поставленных в помещении колонн. Все последующие годы отец Николай служил здесь литургии и хранил свои реликвии — вещи, некогда принадлежавшие Царской Семье: прекрасные иконы, одну из которых Императрица вручила ему в Тобольске, сопроводив дарственной надписью, а также пару высоких валенок Императора, носовой платок, колокольчик и пенал, принадлежавших Царевичу.

К тому времени в Оксфорде уже хорошо знали отца Николая, везде появлявшегося со своим неизменным длинным посохом и золотым нагрудным крестом. Подтянутый, безукоризненно одетый учитель превратился в почтенного священника в черных одеждах, архимандрита с седой окладистой бородой. У него была удивительно чистая и свежая кожа, а в глазах горела живая искорка. И хотя он оставался чрезвычайно общительным, его нечасто можно было склонить к разговору о Царской Семье, за исключением тех случаев, когда он наведывался в Уэдхэм[347] к сэру Морису Боура, чей отец был главным инспектором в таможенном департаменте, или в Хэдингтон[348], к русскому ученому, профессору Георгию Каткову. Он сидел в гостях до поздней ночи, попивая крепкий чай без молока и сахара. Иногда, не желая идти домой в темноте,