культурный феномен), в культуре западной цивилизации, приведшим к новому пониманию и самоощущению Homo Sapiens’a, является Возрождение. Если «античный мир представляется голой телесностью, без внутреннего пространства, без внутренних глубинных тайн, то Возрождение открывает неисчерпаемое богатство интимного мира, сознание, субъективное»[763], но возрастает и роль того, что называется идеалистическим в противоположность реалистическому, материалистическому. И человек Европы скажет: «Культура может быть расценена правильно только как иллюзия, как мираж, простёртый над раскалённой землёй»[764]. То есть в эпоху Ренессанса происходит как бы расчленение, разрыв материального и идеального, тела и духа. Что же касается Китая, то мы явно не видим здесь такого длительного и результативного процесса, который и привёл к тому, что ныне понимается под западными ценностями. Как говорилось уже ранее, Ренессанс «в Китае не состоялся»[765].

В ответах на вопросы по поводу своего доклада на XXVIII научной конференции «Общество и государство в Китае» А.И. Кобзев предположил, что в основе протоцивилизации Запада лежало противоестественное с биологической точки зрения стремление к преодолению границ материального мира и достижению идеальной реальности. Для этого стали накладывать табу на растрату физических сил, в том числе в сексуальных практиках. Таким образом была разорвана целостность физиологического функционирования человеческого организма. Табу, естественно, порождали трагедии (прежде всего для тех, кто по той или иной причине не согласен был следовать этим табу), сублимацию сексуальной энергии и ещё, видимо, какие-либо последствия. Но так или иначе с XV века рождается в некоем смысле культ неудовлетворённого сексуального чувства (или отсроченного, или очеловеченного – уже более разумом, воображением, чем чувством) – культ романтической любви: романы, поэзия, стансы, романсы (возникшие ранее, но с Возрождением расцветшие), дамы сердца, меньше всего предназначенные для «низменного потребления» (верно, не без воздействия христианства, чётко разделившего человека как бы на три яруса: разум, чувства-душа и, совсем уж для многих грязное, то, что, грубо говоря, ниже талии). Появляется и совершенствуется технология чувственности идеальной, если можно так сказать, появляется технология сублимированной, возвышенной, оторванной от первородного греха, чувственности. Оторванной от «греха» настолько, что в начале прошедшего века среди так называемой богемы, во всяком случае – в России, образуются брачные пары (как А. Блок и его жена – дочь учёного Менделеева, З. Гиппиус и С. Мережковский[766] и несть числа подобного), которые худо-бедно хранят обет целомудрия в браке, вовсе (преимущественно, внутри брака) отказываясь от плотской любви.

В истории каждого государства есть периоды, когда даже интимные переживания становятся общественно значимы. В кратком изложении истории зарождения феминизма я уже говорила о формировании нового отношения к женщине в мировой культуре, ознаменовавшегося появлением культа Прекрасной Дамы, а стало быть и феномена любви – любви как романтизации отношений между мужчиной и женщиной. Как пишет один из литературных критиков, в эпоху между двух революций (он говорит о России, но разве и в Китае в то же время не происходило и не происходит ныне нечто подобное?) «в культурной атмосфере начала века любовное чувство утратило качество исключительно интимного переживания – любовь превратилась в некое творческое действие, стало культурно и даже общественно значимым явлением». Состояние всеобщей влюблённости, переходящей в любовь к любви, замечательно описано В. Ходасевичем в статье «Конец Ренаты», посвящённой памяти одной из героинь тех «многочисленных любовных драм, что с шумом и надрывом, словно на театральных подмостках, разыгрывались на глазах многочисленной публики»[767]. Но романтизация любви вообще-то и более ранний феномен – мы найдём примеры её в той части, во всяком случае, российского общества, которая жила в сфере действия западной культуры[768].

Не вдаваясь в глубины причинности этого, можно признать, что кульминацией нового и существенного переворота, который произошёл в культуре в период Возрождения, является появление новой литературы. «И поскольку каждый литературный жанр есть до известного предела русло, проложенное каким-то толкованием человека, нет ничего удивительного в том, что каждая эпоха предпочитает свой жанр»[769]. Эта новая литература (томик которой, помнится, дремал до утра под подушкой у Татьяны Лариной) в XVIIXIX веках уже сама вмешивается в человеческую жизнь:

Нас пыл сердечный рано мучит.

Очаровательный обман,

Любви нас не природа учит,

А Сталь или Шатобриан…

Природы глас предупреждая

Мы только счастию вредим[770].

Вот так и происходит разрыв между любовью телесной, плотской и романтической, идеалистической, ибо, когда влюбляешься в обманы и Ричардсона[771] и Руссо, труднее подходить к замужеству с реалистической, практической точки зрения. При этом «эфемерный и призрачный мир вымысла… оставаясь химерой, в образной форме, неисторически, но имеет вполне ощутимое влияние на реальный мир, то есть на людей во плоти и крови. Но если кто-нибудь упрямо не желает видеть разницы между вымыслом и жизнью, всеми силами пытаясь сделать жизнь такой, какой она бывает только в литературе, развязка, как правило, получается трагической. Расплата тут 一 глубочайшее разочарование». Человек, прочитавший роман (особенно талантливый), «возвращаясь к реальной жизни, гораздо острее воспринимает её скудость и пороки»[772]. (И, кстати, в определённой мере в «Евгении Онегине» даны два типа любви: Ольги и Татьяны – ведь о первой ни о каких ричардсонах и руссо не говорится, её любовь 一 скорее чувственность, и, верно, поэтому в её любви, несмотря на смерть жениха, драматичности меньше, ей присуща скорее та гармоничность, которую я часто вижу в восточных культурах, даже если рассказанная история трагична). Начитавшись романтической литературы, женщина, выходя замуж, не столько и не только меняет свою роль на очередную, не только и не столько становится женой и матерью, она уже настроена на определённое личностное партнёрство, реализацию неких личностных ожиданий (в любви ли, в меру её понимания этого чувства, в сексе ли). А поскольку ожидания, да ещё литературой взращённые, никогда не совпадают с реальностью – гармоничности в жизни женщины в этом случае ожидать не приходится.

По авторитетному замечанию и А. Желоховцева, и Б. Рифтина (лишь сказанного, правда, в кулуарах научной конференции «Общество и государство в Китае»), в Китае романтической литературы в привычном нам смысле до определённого, очень неотдалённого времени не было, а стало быть, и в том числе поэтому не было массированного наступления на единство души и тела, не нарушалась гармоничность, что помогает человеку устойчивее чувствовать себя на Земле[773].

Создаётся впечатление, что в последние годы ситуация с романтизмом в Китае меняется. Так, говоря о причинах самоубийств 15-30-летних женщин КНР, О. Почагина наряду со сложностями и трудностями существования (бедность,