– Я не знаю, что сказать. – Макс раньше никогда со мной так не откровенничал – ни про семью, ни про то, как мы с мамой жили до его появления. Я вообще не уверен, что мы говорили друг другу столько слов за все время нашего знакомства, сколько уже сказано за сегодня. – Я не думал, что ты так считаешь.

– Семья – самое важное в моей жизни. – Он смотрит на свою кружку, и его поведение меняется, на лице проступает торжественность. – Знаешь, у меня умер папа, когда я был в Брайаре. Мне было сложно, но еще сложнее было матери. После этого остались только мы вдвоем и пустоты, которых после папы никто не мог заполнить. Когда кто-то умирает, все становится напоминанием о том, что его тут нет. Праздники и особые случаи, понимаешь? Потом умерла мама, когда я был в аспирантуре, и у меня возникло в два раза больше пустых воспоминаний.

Что-то сжимает мне грудь. Может быть, сожаление. Ощущение родства. Мне никогда не приходило в голову, что мы с Максом можем быть похожи. Да, есть большая разница между сбежавшим отцом и примерным, но безвременно умершим, но мы оба знаем, каково смотреть на мучения своей матери и быть не в силах ничего исправить.

– Я хочу сказать, что, когда я встретил твою мать, я испытывал глубочайшее уважение к тому, сколького она добилась, воспитывая тебя в одиночку. И я сочувствовал твоим невзгодам. Когда мы с Наоми поженились, я пообещал, что моей главной обязанностью будет всегда заботиться о вас обоих. Следить, насколько это в моих силах, за тем, чтобы вы были счастливы. – Его тон смягчается. – Я знаю, что в том, что касается нас с тобой, я не всегда выполнял это обещание.

– Справедливости ради, – говорю я, – я никогда особо не давал тебе для этого шанса. – С самого начала я видел Макса эдаким «инструментом» в костюме. Тем, кому я никогда не буду родным, поэтому незачем и пытаться. – Я думал, что ты пришел за моей мамой, а я был вынужденным компромиссом. Что ты был из совсем другого мира, поэтому считал меня лузером, который не стоит твоих усилий.

– Нет, Конор, совсем нет. – Он отставляет кружку с кофе в сторону и ставит локти на стол.

Не могу отрицать: у него есть некий магнетизм. Мне кажется, когда он сидит напротив тебя в конференц-зале, невозможно не поверить, что то, что он продает, сделает тебя богатым.

– Слушай, я пришел с нулевым представлением о том, как надо. Я не знал точно, кем пытаться тебе быть – отцом или другом, – и провалился и в том, и в другом. Я так боялся сильно встрять между тобой и твоей матерью, что, возможно, не приложил достаточно усилий для того, чтобы построить отношения с тобой.

– Я не облегчил тебе задачу, – признаю я. – Я подумал, что если ты терпеть меня не можешь, то и я могу тебя ненавидеть. Мне кажется… – Я натужно сглатываю, отводя взгляд. – Я не хотел быть отвергнутым еще одним папой. Поэтому отверг тебя первым.

– Почему ты так подумал? – Он откидывается назад, искренне удивленный.

– Ну посмотри на нас. Мы вообще непохожи. – Конечно, это уже не совсем правда, раз я теперь знаю, что что-то общее у нас есть, но я все равно не могу представить, чтобы он нашел ко мне подход, если я был незнакомцем с улицы. – Я знаю, что ты считаешь, что я должен быть похожим на тебя, интересоваться бизнесом и финансами, работать в твоей компании и идти твоей дорогой, но, если честно, мне все это чертовски скучно. Одна мысль об этом убивает радость всего моего существования. И я остаюсь с ощущением, что никогда не буду достаточно хорош. Я не отвечал эту неделю на твои звонки, потому что мне было стыдно, и я не нуждался в подтверждении, что все, чего я в себе боюсь, правда.

Я сутулюсь на диване, держа ладони на коленях, желая просочиться в пространство между подушками и осесть там навечно вместе с пылью. Сейчас хотя бы все высказано. Что бы ни произошло дальше, это не будет так унизительно, как сам этот момент. Хуже уже некуда.

Макс долго молчит. Я не могу понять его реакцию, и с каждой проходящей секундой я воспринимаю его молчание как согласие. Я понимаю его. Он не виноват, что оценивает успех не так, как я. Мы просто разные люди, и нам бессмысленно сравнивать одно с другим. Мне было бы лучше, если бы мы договорились оставить всякие попытки.

– Конор, – наконец говорит он. – Мне давно надо было это сказать: ты никогда не был «недостаточно хорош». Я всегда видел тебя, как минимум, смешным, очаровательным, умным парнем, который станет выдающимся молодым человеком. Ты прав, мне как родителю нравится мысль о том, чтобы быть твоим наставником, ролевой моделью. Привести тебя в компанию и сделать из тебя своего преемника. Но если к этому не лежит твое сердце, то я это принимаю. Наверное, я должен был немного раньше понять намек, да? Что бы ты ни решил делать со своей жизнью и карьерой, мы с твоей матерью тебя поддержим. Как команда. Как семья. Потому что мы знаем, что ты сделаешь для себя верный выбор. Если я смогу помочь, то буду рад. А если нет, – говорит он со самоуничижительным смешком, – я не буду стоять у тебя на пути. В любом случае я хочу, чтобы ты знал, что я чрезвычайно тобой горжусь.

Я тихо смеюсь.

– Ну ладно, давай не будем сходить с ума.

– Я тобой горжусь, – повторяет он, вытаскивая из кармана телефон.

Я с подозрением смотрю, как он заходит на сайт, где выложена фотография с ним, сидящим за письменным столом. Один из тех корпоративных пиар-снимков. Он кладет телефон на стол между нами и увеличивает изображение. За ним, рядом со всеми наградами и почетными дощечками, видна фотография в рамке со мной и мамой.

У меня сбивается дыхание, и я надеюсь, что он этого не слышит. Это снимок с их медового месяца, спустя пару дней после свадьбы. Мы все отправились на Гавайи, и в наш последний вечер там Макс сфотографировал, как мы смотрим на закат. До этого я никогда не был за пределами Калифорнии. Не летал на самолете. Я был все время в дерьмовом настроении, потому что они вели себя как парочка, а мне было не с кем тусоваться, но тот вечер на пляже с мамой был моим лучшим воспоминанием с этой поездки.

– Я всегда тобой гордился, – хрипло говорит Макс, а у меня щиплет глаза. – Я всегда буду тобой гордиться, Конор. Я люблю тебя.

– Вот черт, – говорю я, откашливаясь – в горле предательски пересыхает. – Какой же я засранец.

Он смеется, пока мы оба тайком трем глаза и по-мужски издаем гортанные звуки, которые никак не связаны со слезами.

– Не знаю точно, что теперь сказать, – признаю я. – Хреново осознавать, что мы все это время так странно друг с другом себя вели. – Я не собираюсь набиваться ему в друзья или называть его папой, но последние несколько лет прошли бы куда легче, если бы этот разговор случился у нас раньше.

– Хоть это и звучит жалко, но я буду рад, если мы сможем начать все с начала, – говорит он. – Попробуем быть друзьями?

Бывают вещи и похуже.

– Почему бы и нет.

Я собираюсь предложить ему заказать какую-нибудь жратву, но потом вспоминаю, что у меня на переднем сиденье засыхает букет размером с большого ребенка и мне еще надо кое-что уладить, прежде чем заехать за Тейлор и отправиться на свидание.