что больше не будет. Приедет он на зону, новый «кум» посмотрит в личное дело, а там запись, мол, проходил свидетелем по такому-то делу, возобновленному или пересмотренному в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Поинтересуется, что к чему, свяжется с «кумом» из предыдущей зоны. И что выйдет? Что человек, во‐первых, разгласил нюансы агентурной работы в местах лишения свободы, а во‐вторых, подставил своего «кума», который получил по шапке за то, что не дал хода информации и даже не попытался ее перепроверить. И как ему на той новой зоне будет сидеться?

– Да, некомфортно, – согласился Петр.

– Именно. Поэтому на все Юркины вопросы ответ был один: да, Левшин что-то такое блеял, но кто ж его всерьез воспримет? Артист – и вдруг убийца. Просто смешно. Так, мол, и отнесся к его намекам: артист играет роль, пытается выглядеть тем, кем не является, всем на забаву. Но кое-что Юрка из него все-таки вытянул. Так, деталька, крохотная совсем, но без нее механизм не заработал бы.

Февраль 1980 года

Юрий Губанов

Денег оставалось не так уж много, а Юре хотелось еще и в Курск попасть, повидаться со своей девушкой, по которой он скучал. С другой стороны, жаль было терять отпускное время на то, что не связано с делом. Девушка рано или поздно вернется, когда закончится практика, а вот вплотную заняться Левшиным Юра сможет еще очень нескоро. И снова будет собирать информацию в час по чайной ложке. Лететь самолетом в Курск и оттуда снова самолетом в Москву – выходило дороговато, поездом, конечно, дешевле, но очень уж долго, на дорогу во все нужные концы придется потратить почти неделю. Из Рыбинска в Магнитогорск он на поезде четверо суток добирался с пересадками. В деньгах выиграл, во времени – потерял.

Он еще раз пересчитал наличность, прикинул, что к чему, и взял билет на самолет до Москвы.

Место занял не у окна, как многие любят, а у прохода: можно чуть развернуть колени, чтобы они не упирались в спинку впереди стоящего кресла. Рядом, у окна, уселась толстуха средних лет с ярко накрашенным, но таким усталым лицом, что Юра сразу понял: будет спать, с разговорами приставать не станет. Так и вышло. Едва самолет набрал высоту и по громкой связи объявили, что можно отстегнуть ремни безопасности, женщина тут же прислонилась головой к стенке и начала тихонько похрапывать.

Итак, что мы имеем? Человек по фамилии Дивеев, которого Юра разыскал в Магнитогорске, освободился из Рыбинской ИТК строгого режима в 1972 году, вернулся домой, в родной город, через три года снова «присел». Преступление было малозначительное, срок по статье предусматривался небольшой, но дали по максимуму, поскольку судимость далеко не первая, к рецидивистам снисхождения не проявляют. Так что все четыре года ему отвесили. Ну, Дивеев – сиделец опытный, знает, как себя вести, чтобы выйти по УДО. Теперь он уже год как на свободе, в своем родном Магнитогорске, трудится разнорабочим на большом комбинате.

Левшина он помнил хорошо и называл Костяном.

– Он смешной был, все про известных людей заливал, хвастался, мол, вот какие у него знакомства. Рассказывал про них всякое. Ну а мы слушали, конечно. Интересно же.

– И про Астахова рассказывал? – спросил Юра.

– И про него, и много про кого. Костян злой был, ни о ком ни разу доброго слова не сказал, только пакости одни. Вот, говорил, смотрите, кого вам в пример ставят, на кого велят равняться. Все думают, что человек известный – значит, достойный, на пьедестале стоит, награды свои честно заслужил. А он на самом деле точно такой же, как все, а то и похуже.

– Фамилии какие-нибудь он называл?

– Называл, конечно, когда рассказывал, как же без фамилии-то? Но мне эти имена ничего не говорили, это ж все артисты из Москвы, я их и знать не знаю. Журналисты еще какие-то, художники. Мне это было без разницы. Историю выслушал, поржал вместе со всеми – и тут же имя забываю. А вот если он называл кого-то, кого я, допустим, по телевизору видел, то я запоминал, само собой.

– Кого, например?

– Ну… – Дивеев призадумался, подняв глаза к потолку. – Астахова помню, потому что Костян про него часто говорил. А еще кто…

И вдруг оживился.

– Вот, кстати! Про Гайворонского рассказывал.

– Про политического обозревателя? – удивился Юра. – Который еженедельную программу на телевидении ведет?

– Ага, про него самого. Костян как раз у Астахова на даче был, возвращался поздно ночью, электрички уже не ходили. Пошел к трассе, надеялся попутку поймать, а там лес вдоль всей трассы, и на проселке машина стоит. И свет в салоне горит. Костян к ней ломанулся, думал с водителем перетереть, уговорить до города подбросить. Подошел, заглянул внутрь, а там – вот веришь? – сам Гайворонский с бабой развлекается. И знаешь, с кем?

Дивеев засмеялся, обнажив щербатый рот с торчащими черными обломками зубов.

– С кем же?

– С этой, как ее… Фамилию сейчас не вспомню, известная спортсменка, чемпионка мира по стрельбе из лука. Ее фотографии во всех газетах были, даже в «Огоньке» на обложке, и по телику ее сто раз показывали. Имя у нее красивое – Ангелина, а фамилию забыл.

– Ракова?

– Во, точно! Ангелина Ракова.

Юра в тот момент почувствовал, что из подмышек потек пот. У Ангелины Раковой действительно была дача в Успенском. Чемпионка мира по стрельбе из лука стала кумиром пацанов. Еще бы! Такая красотка – и настоящий Робин Гуд из Шервудского леса! Книга Гершензона о приключениях Робин Гуда была зачитана до дыр всеми мелковозрастными обитателями дачного поселка. Юра отчетливо помнил, что отец подарил ему эту книгу как раз в том году, когда убили Астахова.

– И как дальше было? – нетерпеливо спросил он. – Что Левшин рассказал? Заглянул, увидел и отошел в сторону?

– Кто, Костян? В сторону? Ага, разбежался. Ну, то есть как оно было – мне неведомо, я на месте происшествия не присутствовал, – Дивеев снова хитренько засмеялся, – но Костян говорил, что даже стучать в окно не стал, просто открыл дверь внаглую и начал стращать, мол, как не стыдно, вы такие люди, должны быть образцом советской морали, а вы что себе позволяете. Ну и все такое. В общем, побазарили они какое-то время, Костян душу отвел и пошел на трассу тачку ловить. Очень он был обижен на власть за то, что с ним так обошлись, не приняли во внимание заслуги, не захотели беречь талант, никто за него не заступился. Мне, говорил, не простили всего лишь сложный творческий характер, а им прощают все, им все