«И за этих тыловых крыс мы проливали кровь!» – Александр уже готов разразиться многоэтажными проклятиями. Константин Иванович понимает, что нового протеза Александр не получил. Тихо говорит: «Там девочка. У неё дело к тебе». «Какая ещё девочка!?» – вспыхнул зять. Потом вдруг сник. Заковылял в комнату, гремя костылями. Константин Иванович плотно закрыл за ним дверь в комнату. Не хотелось быть свидетелем этой мелодрамы. Но было тревожно. И что нашёл Сашка в этой девчонке? Ведь ни кожи, ни рожи. Молоденькая, правда. Вот и взыграло кобелино в Сашке. Константин Иванович опять сидит около плиты. Уже десятое полено подбрасывает в топку. Какой-то шум в коридоре. Вроде хлопнула входная дверь. Константин Иванович заглядывает в комнату. Александр сидит, обхватив голову руками. Константин Иванович осторожно касается плеча зятя. Видит его потерянный взгляд и слышит: «Константин Иванович, помогите мне. Прошу. Помогите мне вернуть Веру».

Уже в дверях столкнулся с внуком. «Деда, – закричал Саша, – мне пятёрку по пению поставили».

«Не замечал в тебе что-то музыкального слуха», – Константин Иванович вымучено улыбается. Сейчас не до улыбок. Осталась одна отрада – внук.

– Ой, деда, училка сказала, если я буду молчать, пока наш класс поёт, будет мне пятёрка по пению.

– И трудно тебе было молчать? – Константин Иванович не может сдержать улыбку, глядя на внука.

– Ещё как! Даже в туалет захотелось.

– Ну, пописал?

– Не, – Саша шепчет на ухо деду, – покакал.

– Ну, раз покакал, поедем к тёте Наде, там твоя мама.

Константин Иванович выходит с внуком во двор. Во дворе на поленнице сидит недавняя гостья. Она плачет навзрыд.

Вот опять Константин Иванович стоит перед домом младшей дочери. И нет сил, видеть Катю.

– Подымись к тёте Наде, – говорит он внуку, – там твоя мама. Скажи, твой папа очень просит её придти домой. Повтори: очень просит!

– Очень просит, – бубнит Саша. И потом плаксиво бормочет, – деда пойдём со мной, я боюсь.

– Кого ты боишься?

– Дядю Гришу. Он опять скажет: делать укол от болезней.

– Там сейчас только твоя мама и бабушка. Дядя Гриша на работе.

– Правда? – внук мчится вверх по лестнице.

Вера вышла из парадной. Смотрит на отца. Глаза её сухи. Но в них такая невыносимая боль, что Константину Ивановичу впору самому заплакать. Внук переводит испуганный взгляд с матери на деда. Константин Иванович обнимает дочь.

– Верочка, всё будет хорошо. Только надо уметь прощать, – говорит он хрипло. В горле нещадно першит. Он хотел добавить, вот только твоя мать этого не умеет делать. Но промолчал.

Проводил дочь до трамвая. Сказал, что они с внуком прогуляются по Невскому. Придут часа через два. Дочь благодарно кивнула.

Около Елисеевского магазина постояли несколько минут. Вошли внутрь. Внук восторженно рассматривает Елисеевскую роскошь. Константин Иванович даже удивился, что ребёнок не бросился сразу к прилавкам, заполненным невиданной снедью.

– Сашенька, смотри и запоминай, – говорит Константин Иванович. Вертелось на языке: «наследник». Но страшно было это произнести вслух. Достал свой кошелёк. Денег хватило только на плитку шоколада для внука и сто грамм сыра голландского со слезой. Так и сказал Саше: «Тебе шоколад, а нам сыр голландский со слезой. Ты уже большой, во второй класс ходишь. Вот тебе сетка, неси наши покупки».

Потом вынул из жилетки свои карманные часы на золотой цепочке. Минули уже больше двух часов, как они расстались с Верой. Пора двигаться к дому. Подумал: «Надеюсь, всё уладилось». Но тревога не унималась. И вспомнились совсем некстати слова Варвары, сказанные в давние времена: «И ты придёшь ко мне. И не будет тебе счастья с той поры». «Ведьма, однако, ты, Варвара. Как в воду глядела», – с тоской подумал Константин Иванович.

– Вот, Сашенька, и Вера у меня есть, и Надежда есть. А любовь вот не случилась.

Зачем он это сказал внуку? Верно, Всевышнему жаловался. А ведь грех жаловаться. Вот он, внук. Разве не Божья благодать? Саша удивлённо смотрит на деда. «Это как не случилась?» – спрашивает он. Константин Иванович лишь грустно улыбнулся.

Когда они вошли в квартиру, в комнате, где Константин Иванович оставил зятя, играл патефон. Мужской голос пел:

«Капризная, упрямая, вы сотканы из роз.

Я старше вас, дитя мое, стыжусь своих я слез.

Капризная, упрямая, о, как я вас люблю!

Последняя весна моя, я об одном молю:

Уйдите, уйдите, уйдите!

Вы шепчете таинственно:

«Мой юноша седой»…»

Константин Иванович осторожно заглянул в комнату. В комнате был полумрак. Вера и Александр сидели на диване. Перед ними на столе стояла начатая четвертушка водки, пара рюмок и два куска чёрного хлеба. Вера обнимала поседевшую голову мужа. Оба плакали. Константин Иванович не заметил, как в комнату протиснулся внук.

– Вы что плачете? – сердито проговорил он, – потому что водку одним чёрным хлебом закусываете как нищие. Вот вам сыр голландский со слезой. Ешьте и не плачьте.

Саша достаёт из сетки пакетик с сыром и кладёт его на стол перед родителями.

Константин Иванович видит, как лёгкая улыбка проскользнула на лицах дочери и зятя. Они обнимают сына. А Саша кривит губы и готов сам вот-вот расплакаться.

– Ну и, слава Богу, – негромко произносит Константин Иванович. Отправляется на кухню, укладывается на свою железную кровать.

Зимой сорок восьмого года Гришу нашли наградные документы. В сорок пятом, как и все участники войны, он был награждён медалью «За победу над Германией». И больше никаких наград капитан медицинской службы Григорий Крамер, вроде, и не заслужил.

А тут наградные документы: орден «Красного Знамени» и медаль «За отвагу».

Вызвали в военкомат, вручили воинские награды со скромными почестями. Документы датировались июнем сорок второго года.

И только через шесть лет и после получения наградных документов Гриша, вроде, был готов рассказать жене, что произошло с ним в феврале 1942 года. Но опять не решился. Зачем расстраивать молодую жену этими историями. С людьми на войне случалось и похуже. Сейчас и вспоминать об этом страшно. Тогда молодой был, не верил в смерть. Но всё это не вычеркнуть из памяти.

Был февраль 1942 года. Очередное отступление, поспешное и неорганизованное. Прибыли в село. Село было странно безлюдным. Но об этом не хотелось сейчас думать. Надо было где-то срочно размещать раненых. Искалеченные бойцы лежали на телегах, в кузовах машин. Некоторым повезло – они находились в автобусах. Помещение под госпиталь нашли быстро – пустующее здание школы. Ночи были морозными. Здание не отапливалось, видимо, всю зиму. Раненых пришлось укладывать прямо на холодном полу в той одежде, что была на них. Кроватей и матрасов не было, даже посуды не было, только солдатские котелки да ложки.