Некоторое время все сидят молча, понурив головы. Молчание нарушается тихим плачем Веры. Она вскакивает и бежит в свою комнату. У маленького Саши слёзы текут по щекам, и он плетётся следом за своей мамой. Вера, уткнувшись в подушку, рыдает во весь голос.

Катя встаёт, хочет последовать за дочкой. Но Юля останавливает её: «Пусть Верочка выплачется, – и, помолчав, продолжает, – когда Пашка меня бросил, я никого не хотела видеть». «Да нет. Тут не то, – неуверенно возражает Катя, – он же контуженный».

А Юлю уже понесло: «Тут за версту видно, что у него на стороне баба. Когда у моего Пашки другая появилась, он вот также жопой вертел».

Константин Иванович прислушивается к колокольному звону. И откуда этот звон? Рядом Церковь Вознесения Господня, но там службы нет. И церковь разграблена. Но звон нарастает. И Константин Иванович вдруг понимает, что это звучит набат. И мучительная тревога охватывает его. Грохот в голове нарастает. И с ним усиливается боль в голове. Вот она уже невыносима. Константин Иванович обхватывает голову руками. «Что с тобой? – испуганно спрашивает Юля. Константин Иванович бросает взгляд на жену. Но Катя смотрит в пространство невидящими глазами. Юля, поддерживая брата, доводит его до кровати. Стакан воды и таблетку цитрамона Юля оставляет на тумбочке. Возвращается в комнату, где оставила Катю. Бросает на неё сердитый взгляд. Но Катя ничего не замечает. Юля слышит, как Катя бормочет вполголоса: «Вот, доченька, и тебя ожидает та же судьба, что и твою мать».

Над могилой Фёдора Игнатьевича выпили по чекушке разбавленного медицинского спирта. Закусили чёрным хлебом. Марина всплакнула в платок. Александр положил в сумку Марине пару банок консервов. «Слава Богу, что догадался оставить эти консервы для Марины, – подумал Александр, – что-то часто стал он, коммунист Троицкий, вспоминать о Боге». Криво усмехнулся. При воспоминании о встрече с женой на душе стало совсем гадко. На могиле отца не проронил ни слезинки. Предложил ещё по глотку. Марина поспешно согласилась. Постояли молча, прожевывая чёрствый хлеб. «Ну, мне пора», – с каким-то облегчением проговорил Александр. Марина плотно, по-женски прижалась к нему. Заплакала: «Хоть ты-то не забывай меня. Другой раз письмишко черкни». «Да, да, конечно», – торопливо пообещал Александр.

До вокзала его довезли на легковушке ЗИС-101. Марина договорилась с больничным начальством. Машина была предоставлена из уважения к памяти Фёдора Игнатьевича. Марина ещё сунула в карман Александру четвертушку с разбавленным спиртом. Шепнула: «Отдашь шоферу».

В свою войсковую часть Троицкий прибыл почти на сутки раньше положенного срока. Командир полка удивлённо взглянул на него, спросил, почему так рано. Пришлось врать, что расписание поездов сложились удачно. «И от кладбища, где похоронен отец, до вокзала в Ярославле везли на ЗИС-101», – похвастался Александр. Но эти подробности не интересовали комполка. Он уже в пол-уха слушал, как Троицкий рассказывал про кладбище в селе Гаврилов-Ям. И что не было бы этой легковушки, добирался бы до вокзала часов шесть-семь. И опять пришлось приврать, но немножко. Командир не стал выяснять, за какие это заслуги Троицкому предоставили легковую машину. Да и где этот Гаврилов-Ям, он уж точно и не слыхивал.

На следующий день начались армейские будни. Александр весьма удачно совершил несколько учебных прыжков с парашютом. Посидел пару недель «за партой», изучая химическое оружие и защиту от него. Но главное, надо было разобраться досконально, что это за ампулы АЖ-2. И что это за бомба, которая: «При прямом попадании прожигает броню танков. Воспламеняет бензобаки, поражает осколками экипаж, вызывает взрыв боеприпасов». И всё это запомнить, как Отче Наш.

До отправки на Белорусский фронт Александр успел написать письмо в госпиталь «своей любимой Галочке». Ответ пришёл на удивление скоро. В письме сообщалось, что сержант медицинской службы Красавина Галина Ивановна демобилизована в связи с беременностью. Целый день ходил, как потерянный. А к вечеру пришло в башку, вообще, немыслимое: свой денежный аттестат отослать Гале. Но к подобным действиям он совсем не был готов. Отобрать аттестат у Веры с сыном? Об этом просто страшно думать. Однако написал письмо Гале в Архангельск с горячими признаниями в любви. За всё время войны писем от своей фронтовой подруги он не получал.

О событии, которое связанно с последним ранением Александра Троицкого, следует рассказать подробно. Это было начало марта 1945 года. Александру предстоял очередной разведывательный вылет за линию фронта на самолёте-разведчике Р-10. Самолёт оснащён фотоаппаратурой. Пилот, лейтенант Василий Суворов, не зря носил эту славную фамилию. Василий был опытным лётчиком и смелым до отчаяния. Майор Александр Троицкий, вылетая на разведку с лейтенантом Суворовым, был всегда спокоен. Хотя война есть война, всего не предусмотришь. Сфотографированы были скопления немецких танков и тяжёлой артиллерии. Разведчик возвращался на свой аэродром.

«Мессеры» появились неожиданно. Последние слова Василия, которые прозвучали в наушниках Троицкого, были: «Саша, мы горим». Густой тяжёлый дым наполнил кабину. Самолёт уже потерял управление и заваливался в пике.

Троицкий взглянул вниз. Земля стремительно надвигалась. Уже видны были игрушечные заснеженные домики под красными черепичными крышами. Александр откинул фонарь и перевалился через борт кабины. От ледяного воздуха перехватило дыханье. Хлопнул и раскрылся над головой парашют. И лётчик будто завис на мгновение в воздухе. Чёрная тень «Мессера» мелькнула над головой. Пулемётная очередь ошпарила ногу и грудь. Александр уже не видел, как из облаков стремительно вылетали хищными ястребами истребители Ла-5. И, как охваченный пламенем «Мессершмитт», падал куда-то в прибрежные польские леса. На льду Одера блестели лужи. Посреди одной из них медленно оседал шёлк парашюта, накрывая лётчика. Стояла пронзительная тишина, какая бывает только в преддверии весны. К ночи подморозило, и лужи затянулись льдом. На другой день к вечеру похоронная команда вырубала сапёрными лопатками изо льда тело Троицкого.

«И этот парень живой?! Вот уж, истинно, с богатырским здоровьем берут наших парней в лётчики! – говорил хирург, позвякивая в стакане пулями, вынутыми из тела Троицкого, – это подарок от Гитлера. На память, – обратился он к Троицкому, протягивая стакан с пулями, – откуда такой богатырь? Наверное, из Сибири?

– Не. Я из Ленинграда, – еле слышно прошептал Александр.

– Из Ленинграда. Уже хорошо. А ногу постараемся тебе спасти, – закончил врач и отошёл к другому раненому.

Но ногу не спасли. Началась гангрена. Резали два раза. И каждый раз вместо обезболивающего лекарства накачивали спиртом. Медсестра, женщина с молодым лицом, но совершенно седыми волосами, говорила Троицкому: «Кричи, кричи, милый. Легче будет». И он кричал. А хирург и сёстры, будто, не слышали его крика.

День Победы встретил Александр в госпитале. Госпиталь находился в польском городе, что на границе с Германией. Месяц назад, когда пришёл в себя, и боли оставили его, написал письмо жене в Ярославль. Ответила ему Юля, что Вера и вся её семья уже в Ленинграде. Нынешнего адреса Веры она не знает, так как прежнюю квартиру разбомбили. «И потому письмо твоё, Саша, я отправила Наде на Лиговку. Пиши пока на адрес Нади», – сообщала Юля, – на всякий случай адрес её Ленинградский прилагаю».