слабость ко мне. Если я смогу убедить его, что решила присоединиться к нему, он позволит мне подойти достаточно близко, и тогда, если я смогу застать его врасплох, если он сможет отвлечься хотя бы на секунду, я могу… — я закрываю глаза. — Я могу убить его.

В комнате тихо.

Албан прочищает горло.

— Ты уверена, что способна на такое?

— Он убил моего отца.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Да, — говорю я, мой голос звучит жестко, мёртво. — Уверена.

Албан изучает меня. Затем он кивает, ударяет молотком и говорит:

— Очень хорошо. Все поддерживают этот план?

Все, кроме Генри, поднимают руки.

— Кто против?

Генри поднимает руку.

Албан говорит:

— Решение принято единогласно. Итак, страж Пэриш, что именно у тебя на уме?

ГЛАВА XLIII

Мы с Селией переходим в лес, в то время как остальные ждут ещё несколько минут, прежде чем занимают свои позиции. Я протягиваю Селии нож моего отца. Она держит его в одной руке, а другой прикасается к чёрному, зараженному стволу дерева. Я с изумлением наблюдаю, как болезнь медленно вытекает из дерева, окрашивая лезвие моего ножа в чёрный цвет, подобно полированному обсидиану.

— Вот, — говорит Селия, возвращая нож. — Этого должно быть более чем достаточно.

Этот процесс уже обсуждался в штаб-квартире. Сначала Селия хотела как можно быстрее полностью избавить лес от болезни, но я высказала мнение, что Джо заподозрит неладное, если лес вдруг снова станет здоровым на сто процентов, и поэтому с лечением леса придётся подождать. «Кроме того, в том, чтобы подержать лес немного дольше в таком состоянии, есть свои преимущества», — думаю я, держа в ладони монету.

Селия прячется в тени, шепча:

— Помни, дорогая, мы будем прямо за тобой.

Я знаю, что должна думать о миллионе вещей, пока иду по лесу, мои ботинки увязают в песчаной грязи, которая когда-то была сухой тропинкой. Я знаю, что должна бороться сама с собой за то, что я собираюсь сделать, за то, как это безвозвратно изменит меня — разве не так должно быть, убивая кого-то? Разве я не должна что-то чувствовать? — но всё, о чём я могу думать, это о маме.

Теперь я жалею, что не сказала ей, что я делаю. Конечно, она бы не позволила мне выйти из дома, и мы бы сильно поссорились; и я бы всё равно выбежала, и она, вероятно, последовала бы за мной, что привело бы к ещё большему замешательству и подвергло её жизнь опасности; но эгоистично, по-детски, я хочу в этот момент, чтобы мама знала, где я, что делаю. Знала, что я люблю её и что не хочу оставлять её.

Это мой самый большой страх, когда я иду к месту, где, как мне подсказывает инстинкт, Джо ждёт меня. Я боюсь, что умру здесь, как и папа, и Джо скажет моей маме, что я сошла с тропинки, как и папа. Что она никогда не узнает, что на самом деле случилось со мной. Что она сведёт себя с ума от незнания.

Может быть, именно поэтому я так оцепенела, потому что на самом деле у меня нет выбора. Эта судьба была уготована мне, и единственный способ добраться домой до единственного человека в мире, который нуждается во мне больше всего на свете, это не потерять самообладания.

Джо стоит на той же поляне, на которой я стояла всего несколько дней назад, когда пыталась сойти с тропинки. Его сторонники выстроились позади него, их клинки сверкают в лучах полуденного солнца.

Джо выгибает бровь.

— Где все?

«Дыши, — говорю я себе. — Верь всему, что ты собираешься сказать, чтобы он тоже в это поверил».

— В штаб-квартире совета, — отвечаю я. — Я оставила их позади.

— Пришла сразиться со мной в одиночку, Винни-детка?

Я стискиваю зубы.

— Ты был серьёзен насчёт того, что сказал? Ты действительно можешь спасти его?

Джо изучает меня.

— Да, — говорит он. — Я верю, что смогу.

— Поклянись мне в этом, — говорю я. — Поклянись мне, что спасёшь отца, и тогда я присоединюсь к тебе.

Он улыбается.

— Теперь я не такой уж и монстр, не так ли?

— Я бы так не сказала, но я знаю, что ты любил моего отца. Я знаю, ты бы не сделал того, что сделал, если бы он… — я выдавливаю слова, — если бы он просто послушал тебя. И я знаю, что ты всё равно спасешь его, хотя он и не верил в тебя. Моё горе помешало мне увидеть это, но теперь я понимаю, и, если это означает вернуть отца, я хочу помочь тебе.

Он колеблется.

Слёзы наворачиваются на мои глаза, и мне не нужно убеждать себя поверить в то, что я собираюсь сказать. Это было в моём сердце двадцать месяцев и семь дней, стуча кулаками по моим клапанам, всегда делая так, что чертовски трудно дышать.

— Я не могу продолжать без него, дядя Джо. Я понемногу умираю каждый день, когда его нет, и я боюсь, что, если это продлится ещё немного, от меня ничего не останется. Мне нужно, чтобы он вернулся домой. Я сделаю всё, что угодно. Пожалуйста, просто… помоги мне.

Взгляд Джо смягчается.

— Очень хорошо, — говорит он успокаивающим голосом, как в тот раз, когда я упала с велосипеда и ободрала колено о тротуар.

Джо в тот день отнёс меня на кухню и говорил со мной тем же приглушенным тоном, пока очищал ссадину и прикрывал её тремя пластырями с рисунками Улицы Сезам. Мама и папа сказали бы мне, что со мной всё в порядке, что порез был не так уж плох, но Джо отнёсся ко всему этому серьёзно, и я любила его за это.

— Но я хочу, чтобы ты стояла позади нас, подальше от опасности. Понимаешь?

— Да, сэр, — говорю я, двигаясь, чтобы встать позади него, моё горло сжимается от воспоминаний.

Нам не нужно долго ждать прибытия остальных. Я взглядом сразу же нахожу Генри. Его родители продолжают пытаться оттолкнуть его от себя, но он отказывается. Вместо этого он стоит рядом с ними, и когда он видит меня, он больше ни на что не смотрит.

Албан ведет их, и когда Джо спрашивает, пришли ли они к здравомыслию, Албан отвечает:

— Мы пришли спросить то же самое у тебя, Джосайя. Мы готовы дать вам этот последний шанс прекратить эту чушь.

Джо смеётся.

— Ты даёшь мне последний шанс? Ты всё ещё не понимаешь этого, не так ли? Я уже выиграл.

Он хлопает в ладоши и