— Разве это не очевидно? Мы сражаемся.

Сирел встает.

— На их стороне единственный известный яд, который убивает нас. Скорее всего, мы проиграем.

— Ну, мы не можем ничего не делать, — рычит Камали. — А какой у нас есть другой выбор?

Генри садится в угол, прислоняясь спиной к стене. Он лениво ковыряет заусенец на большом пальце, уставившись в никуда. Я оставляю остальных бороться с этим, пересекаю комнату и прижимаюсь спиной к влажному камню, сползая на пол рядом с ним.

— Леок найдёт твоих родителей. Камали не пригласила бы его добровольно, если бы не доверяла ему.

Он прислоняет голову к стене и закрывает глаза.

— Я знаю.

Теперь, когда я ближе к нему и не отвлекаюсь на угрозу смерти, я вижу ожоги на его лице, шее и руках. Красные рубцы описывают опухшие белые волдыри. Я протягиваю руку, но прикосновение причинит ему ещё большую боль.

— Мне жаль. Я не хотела видеть, как ты пострадаешь…

— У тебя забавный способ показать это, — говорит он.

— Я не могла рисковать потерять и тебя тоже.

Он не смотрит на меня.

— Генри.

Я выдыхаю его имя. Моя рука зависает в пространстве между нами, а затем, медленно, осторожно, я переплетаю свои пальцы с его. Он морщится, но его пальцы сжимаются вокруг моих, и он дышит немного глубже.

— Прости.

Он вздыхает, наклоняя голову вперёд так, что волосы падают ему на глаза.

— Тебе не за что извиняться. Я бы сделал то же самое в твоей ситуации. Только…

— Только?

Его глаза скользят по моим.

— Только я думал, что никогда больше тебя не увижу, и я…

— И?

Он качает головой.

— Я не хотел, чтобы наш последний разговор прошёл сгоряча. Я не смог бы жить с самим собой.

Он не смотрит на меня, когда говорит это, и у меня такое чувство, что это не вся правда. Я хочу надавить на него, но я тоже не совсем была откровенна. Я сказала ему, что испытываю к нему какие-то чувства, но это такое недостойное выражение, которое может охватывать так много разных вещей: недолгую влюбленность, мимолетное влечение, признательность, которая, на самом деле, не меняет тебя ни на каком значительном уровне.

Но Генри изменил меня, заставил меня хотеть невозможного. Впервые с тех пор, как исчез папа, он заставил меня почувствовать себя в безопасности. Цельной. Живой. Но как ты кому-то это скажешь? С чего начать?

Я делаю глубокий вдох.

— Генри, мне нужно кое-что сказать…

— Генри? — тихо, с надеждой шепчет женский голос.

Генри поднимает глаза.

— Мама! Отец!

Он отталкивается от стены и бежит через комнату. Я провожаю его взглядом. Он обнимает маленькую, коренастую женщину с серебристыми волосами, убранными назад с лица, и большими янтарными глазами, а затем высокого, стройного мужчину с белоснежными волосами и носом, который очаровывал меня в детстве своей крючковатостью, как клюв ястреба.

Агустус и Селия.

Они цепляются друг за друга. Плечи Агустуса трясутся. Селия проводит руками по волосам Генри, что-то шепча ему на ухо.

Албан ударяет молотком по столу, и они расходятся, Селия всё ещё сжимает руку Генри.

— Похоже, у нас возникли небольшие проблемы, — говорит Албан. — Вы двое ничего об этом не знаете, не так ли?

ГЛАВА XLII

У меня скручивает живот, когда Агустус и Селия подробно рассказывают о том, как они подслушали разговор, в ходе которого выяснили, что Джо стоял за заговором с целью свержения совета. Они знали, что не могут предъявить такое утверждение совету без веских доказательств, иначе Джо смог бы с помощью своих сторонников отговориться от этого, поэтому они начали искать конкретные доказательства того, что они подслушали.

Но у Джо оказалось больше глаз и ушей, чем они предполагали. Он рассказал им об этом в лесу чуть больше недели назад.

— Он был неузнаваем, — говорит Селия. — Его глаза были совершенно чёрными, бездушными, как будто в нём не осталось добра. Он сказал нам, что мы стоим у него на пути, и что если мы откажемся присоединиться к нему в его стремлении к прогрессу нашего народа, то нас нужно будет заставить замолчать.

— Тогда он призвал на нас Часовых, — продолжает Агустус, — и в суматохе порезал нам обоим руки своим кинжалом. Сначала мы не поняли, почему он не попытался ранить нас сильнее, но потом он объяснил, что лезвие кинжала было с проклятием дракона.

Он оставил их умирать там, в лесу, но Селия использовала свои целебные способности и вывела яд из их тел. Он просачивался в землю вокруг них, заражая лес. Они пытались добраться до штаб-квартиры совета, но были слишком слабы, поэтому провалились в ближайший портал, который смогли найти. Но сначала они оставили своему сыну подсказку о том, куда они ушли, зная, что он, вероятно, будет искать их, если они не смогут вернуться к нему в ближайшее время.

— Порог закрылся за нами, и наши силы были слишком ослаблены, чтобы заставить его открыться снова, — говорит Селия. — Мы разбили лагерь за порогом, ожидая, когда он откроется. Мы знали, что нам понадобятся наши силы не только для того, чтобы открыть порог, но и для того, чтобы снова противостоять Джосайе, если он или один из его сторонников найдут нас до того, как мы доберемся сюда.

— Там я их и нашёл, — объясняет Леок. — Прямо за порогом, пытающихся пройти.

Албан вздыхает.

— В вашей истории есть многое, что я хотел бы обсудить с вами обоими, — говорит он. — Главным образом тот факт, что вы усыновили человеческого сына и рассказали ему всё о нас и лесе, поступив вопреки нашим законам. Однако с этим допросом придётся подождать, пока мы не разберемся с Джосайей.

— Да, ну, мы не просто валяли дурака в Брюсселе, ожидая, когда откроется порог, — говорит Агустус. — У нас есть план.

Глаза Албана расширяются.

— Во что бы то ни стало, давайте послушаем это.

Я слушаю с холодным оцепенением. Они хотят убить Джо тем самым проклятием дракона, которым он пытался убить их, выщелачивая его из земли и превращая в оружие. Проблема будет в том, чтобы подобраться к нему достаточно близко.

— Я могу это сделать.

Все поворачиваются ко мне.

— Я могу подойти достаточно близко, — говорю я.

Генри качает головой.

— Нет.

— Это не обсуждается.

— Чёрт возьми, это не так, — говорит Генри.

Я выгибаю бровь, глядя на него. Генри с вызовом смотрит на меня в ответ.

— Он больше никого не подпускает близко, — говорю я. — У него нет причин доверять кому-либо из вас, но он… он питает