лагере всю ночь почти продолжались говор, ржание коней, песни и драки.

Хотя ночного нападения от Плвача они не ожидали, однако были бдительны. Ночью ещё прибывали новые отряды.

Несколько раз Яшко отклонил епанчу, смотря, не спят ли сторожа, и не удасться ли ему сбежать. Всегда кто-то бдил, ходил, смотрел, а от коня и людей он был отдалён, так что до них добраться впотёмках было нелегко.

– Вот тебе и большой тракт! – бормотал Яшко в духе, проклиная его. – И нужно мне было удобства искать и за гостеприимством гоняться…

Он тщетно искал в голове, что поведать Тонконогому… и куда его посылали.

От огорчения и беспокойства он заснул едва к утру… когда от тяжёлого сна его пробудил удар в бок и восклицание:

– Вставай!

VIII

Уже был день; тут же в нескольких шагах на чёрном коне с длинной гривой стоял немолодой мужчина, ему могло быть лет шестьдесят, с длинным лицом, неподвижных черт, жёлтый и похудевший, с особенно тонкими и длинными ногами, которые в облегающих брюках выглядели ещё длиннее и тоньше, чем были.

Ненужный уже рост им добавляли шнурованные в верхней части ботинки, облегающие, которые заканчивались огромными искривлёнными носами, украшенные латунными шпорами.

С его плеч ниспадал плащ из тёмного бархата, обрамлённый и подшитый мехом, а под ним виден был род панцирной рубашки, искусно сплетённой из железных колечек, со стальной бляхой на груди, украшенной позолоченными кружками.

Светящаяся выпуклость занимала её середину. На позолоченном ремне у него был сбоку меч, а на крюке у рубашки был подвешен маленький мечик. Руки были убраны в покрытые сверху железными бляхами перчатки. Конь, на котором он сидел, имел также попону, обшитую железными бляшками, украшенную лентами.

Его равнодушное, бледное, ничего или не много говорящее лицо, как бы утомлённое жизнью, не имело выражения, по которому можно было что-нибудь из него угадать. Смотрел вокруг бледными, уставшими глазами, без заинтересованности, оглядывался и не видел.

Седой уже мужчина с непокрытой головой, держа в руке лёгкий шлем, стоял рядом с ним и что-то ему рассказывал, указывая на лежащего ещё на земле Яшка.

Это не много интересовало слушающего, который туда и сам тем временем смотрел.

Стоявший за ним на конях и пешим рыцарский двор, хоругвь, несомая на высоком древке, с всадником на красном поле, говорили, что это, вероятно, князь Владислав старший, прозванный Тонконогим.

Действительно, богатая одежда, панский двор позволяли догадываться о княжеском титуле, но его власть не чувствовалась в окружении.

Каждый там вёл себя как хотел, вокруг громко перекрикивались, приказывали, пререкались, ссорились, князь, равнодушный и холодный, вовсе на это не обращал внимания. В лагере порядка и согласия не было, дисциплина маленькая, ужасный шум, никто о том не заботился, точно вошло в привычку жить в таком хаосе.

Поднимаясь с земли и готовясь к разговору, на который его позвали, Яшко быстро заметил, что даже из стоящих с князем некоторые им пренебрегали, показывали пальцами и потихоньку насмехались. Наиболее активно в том окружении Тонконогого отзывались и хозяйничали два немолодых рыцаря, фамилия которых попала Яксу в уши.

Были это известные враги Одонича, преследуемые им, – Боживой из Среми и богатый Судзивой, оба могущественные землевладельцы. Давно им угрожал Одонич, что, поймав, как разбойников, прикажет убить их без выкупа, не дожидаясь суда, если даже ему придёться за их душу дать деревню в какой-нибудь монастырь, потому что так в те времена часто выкупали убийство.

Разбуженный Якса медлил представиться Тонконогому, хотя его толкали, дёргали и тянули силой. Он поправлял на себе одежду, что-то искал в постели, тем временем думал, что будет говорить.

Князь Владислав Старший, который сам так называл себя для отличия от младшего Владислава Одонича, не показывал ни малейшего нетерпения и даже заинтересованности в этом человеке, которого ему представили как шпиона. Он поглядел на него, позевал, не заставляя его привести.

Зато бородатый Боживой и Судзивой, который очень важно выступал, но был резким и строгим, первыми бросились к Яксу, заглушая его вопросами и желая вытянуть, откуда, зачем и от кого ехал, что тут делал и т. п.

Боживой дёргал его за плечи, Судзивой возвышал голос и хмурил брови. Те, что стояли сбоку, прежде чем Якса надумал отвечать, начали выкрикивать, что он был Яксой из Кракова.

Другие говорили, что едет, верно, от Плвача. Все собрались в круг. Тонконогий позволял им кричать и толкаться, стоя терпеливо и неподвижно на коне, дожидаясь окончания, которое его мало интересовало.

Боживой, видя, что Яшко тянет время, наконец, схватив его сильно за плечо, толкнул к князю, чтобы объяснился перед ним. Видя, что там суровой дисциплины не было, а сам князь не очень занимался его делом, Яшко восстановил отвагу.

– Милостивый князь, – сказал он, подходя к нему с поклоном, – не отрицаю, кто я… Узнали меня тут всё-таки, лица себе не измазал. Яшко, Марка Воеводы сын – это правда.

Послали меня от пана Лешека по срочному делу, возвращаюсь в Краков.

Посмотрев недолго на него, Тонконогий надул губы и флегматично ответил:

– По какому делу вас послали?

Те, что стояли рядом, замолчали, а до сих пор не обращая внимания на присутствие князя, достаточно громко спорили между собой.

Яшко смелел всё больше.

– Милостивый пане, – отозвался он, – не могу разглашать дел моего пана, когда мне приказали, чтобы держал язык за зубами. Предателем не хочу быть.

Боживой и Судзивой внимательно на него посмотрели, покачивая головами, князь также поглядывал сверху, но совсем не двигался. Ответ казался ему справедливым – поглядел в сторону. Затем другие издевательски закричали:

– Отговорки! Ты должен говорить и объясниться, потому что иначе тебя не отпустим. Военное право такое… а ты прямо от неприятеля едешь!

– Разве мы не слышали, – прибавил другой, – что Яшко сделал с Одроважами! Ведь ты тот самый, которого выгнали прочь из страны, и в Чехию должен был бежать. Лешек хотел смертью тебя покарать – а теперь тебя послал по тайному делу?? Но! Но!

Яшке кровь ударила в голову, он покраснел, в горле пересохло.

– Раз вы всё знаете, – воскликнул он, – то и о прощении должны знать… отца и меня пан милостиво простил и мы ему служим верно. Марек Воевода есть как был.

– Это правда, – сказал Тонконогий.

– Милостивый пане, – вставил Бодживой, – дело отца и сына различное. Марек давно вернулся после Длубни, а сыну было нельзя показываться. Они ищут мести… наверное, он ездил в Устье или к Святополку, потому что это одна кровь…

– И это правда! – отозвался Тонконогий.

– Значит,