Яшко набрался храбрости, но в течение долгого дня его положение ещё должно было измениться, или, по крайней мере, к этому шло, и его ждало новое доказательство того, каким слабым был Тонконогий в собственном доме.

К полудню пришёл каморник, который искал и звал его по всему лагерю, чтобы проводить в сарай к князю. Тонконогий отдыхал там на сене среди своего двора. Увидев Яксу, он дал ему знак, чтобы подошёл.

– Правда то, что тебя послал Лешек из Кракова? – спросил он недоверчиво и холодно вместе.

– Так точно! Так точно, милостивый пане! – сказал Якса. – Вы знаете моего отца, ваша милость, он меня с рекомендацией к вам выслал.

– Ты должен говорить правду и душу не губить, – добавил Тонконогий. – Я верю, что так – ну, и готов приказать тебя отпустить… Езжай с Богом, прямо в Краков, дам тебе ещё посольство…

Он посмотрел ему в глаза, а Яшко не моргнул.

– Скажешь моему милому брату Лешеку, что я тут, под Устьем. Осажу его, возьму… Поймаю Одонича и посажу в безопасном месте, чтобы снова не выскользнул. Пусть Лешек мне поможет… Понимаешь это? Он клехов имеет в руках, а мне они мешают, не знаю, за что. Даю им, чего пожелают, им всегда недостаточно. Я знаю, что власть при них – и поэтому единственного сына отдал в Макдебург, чтобы ксендзем был – и правил.

Пусть Лешек уговорит епископа Иво, чтобы держался со мной; как он клехов позовёт, сразу дело пойдёт иначе. Дам ему землю под монастырь.

Холодно, дивно рассмеялся Тонконогий, и продолжал дальше:

– Скажи ему, пусть они ему помогают. Моё дело – его дело. Если Одонич со Святополком меня выгонят, выгонят и его. Он должен меня защищать, если хочет сидеть в Кракове. Одонич – хитрый и неспокойный, прожорливый. Святополк – разбойник, строптивый, а мы с Лешеком в согласии живём…

– Я узнаю, что и как говорят, – отозвался Якса, – когда ваша милость прикажет меня освободить. Посольство выполню верно.

Князь Владислав встал и велел каморнику позвать Боживоя.

Привели его из сарая, за ним сразу шли другие, хоть и незваные.

– Ну что? – произнёс Тонконогий. – Отпустить бы этого Яксу, пускай возвращается в Краков.

Старый землевладелец стоял, передёргивая плечами.

– Это не может быть, – сказал он холодно, – этого человека знают… Он явный шпион, наведёт на нас…

Казалось, что Тонконогий хочет опротестовать, затем на отголосок разговора выходящие из лагеря землевладельцы начали говорить за Боживоем и противиться.

Несколько человек из свиты встали на сторону решения князя, но несмело, голоса за Боживоя становились всё сильнее.

Стоя вокруг ложа, они спорили над головой Владислава – он уже молчал. Достал из-под себя солому и грыз её.

Якса стоял в ожидании, как это разрешится. Всё возрастающему шуму не было конца. Наконец он обратился с вопросом к князю, который, посмотрев вокруг, не отвечал ничего.

Спорили, а князь Владислав, опустив голову, слушал.

Боживой, который с Судзивым и многими своими громче всех доказывал, что схваченного нужно было держать, – толкнул Яксу и приказал ему возвращаться на своё место.

Уходя, он слышал ещё издалека, как приперались, и смеялся уже в духе.

– Э! Ну! – говорил он себе. – С таким порядком они не страшны Одоничу. Скорее он их победит, чем они его.

Он снова лёг на землю при Войборе, рассчитывая на тёмную ночь, что сбежит. Те, что обещали ему помочь, постоянно крутились вдалеке и не сводили с него глаз. Стража около него не была очень строгой. Кто-то позвал Войбора, который, когда через какое-то время вернулся, был пьяный, как будто его умысленно напоили, и бревном повалился на землю.

На дворе темнело, в лагере светились только не потушенные костры, но ночь не принесла тишины. Около бочек начались пьянки, песни, потом драки и крики.

Едва одних усмирили, когда старшины налетели на окровавленных и велели связать их, уже где-то начиналась другая драка. Там сразу собиралась толпа и теснилась, принимая сторону одних или других, наносили друг другу кровавые раны и разоружали.

Весь этот лагерь представлял картину очень сильной разнузданности. Среди фанатичной склоки несколько десятков вооружённых землевладельцев сорвались, явно угрожая друг другу, и тут же ушли дорогой к Устью к Одоничу, безнаказанно, а ночная погоня поймать их не сумела.

Таким образом, Яшке, когда услышал пшиканье, легко удалось, бросив спящего Войбора, попасть потихоньку к своим людям, стоящим скраю, сесть на коня и до наступления дня скрыться в чаще.

Издалека доходили до него и туда голоса из лагеря Тонконогого, но, присмотревшись к нему вблизи, не боялся, что его будут преследовать. Старшины слишком много имели дел с собственными людьми, князь не думал его задерживать, чувствовал себя в безопасности. Утром весь этот сброд собирался двинутся к Устью.

Дальнейшее путешествие Яксы шло удачней, хоть в холоде и голоде, от которых так замёрз и утомился, что, вместо того чтобы направиться прямо в Краков, решил заехать во Вроцлав и у Суленты отдохнуть. О Плоцке уже не думал.

Лицо его прояснилось, когда наконец, миновав городские ворота, оказался в местечке, а тут и знакомый попался, хоть не такой, может, какого хотел. Он медленно ехал, потому что конь уже ноги едва влачил, когда его узнал шут Трусия, снял перед ним колпак, немецким обычаем, с фигуркой птицы на верху, и поклонился до самой земли, в надежде, что снова при его милости подкрепится.

До двора Суленты был приличный кусок дороги, Трусия взял себе за обязанность сопровождать его милость и забавлять его.

– Ваша милость к нам, верно, на эти праздники? – сказал он, усмехаясь.

– Какие же у вас, черт подери, праздники, ещё до праздников далеко! – ответил не очень довольный этому товарищу Яшко.

– Всё-таки для немцев праздники, – говорил шут, – удалось им схватить поляка на месте преступления, и то ещё брата епископа… Будут его судить, это им только праздник, аж оближутся.

Якса остановил коня.

– Что плетёшь? – воскликнул он. – Что за чепуху говоришь?

– Никакую не чепуху, – отпарировал, делая смешно-серьёзную мину, шут. – Ваша милость убедитесь, что Трусия не лжёт; но шут, хоть правду говорит, никто ему не верит, потому что ему болтать можно.

Якса стоял и слушал.

– Говори мне так, чтобы я понял, – прибавил он.

– Чудо случилось у нас, старый брат краковского епископа из замка монашку украл и вёз её на коне, когда на него княжеские люди напали и схватили. Правда, что он двоих убил, а нескольким руки поломал, но немцев достаточно, невелик ущерб! А старого, говорят, обезглавят…

Слушающий ещё не понимал,