— Сначала, конечно. Кто твоя мама?

— О папе не интересно? — криво ухмыльнулся он.

— Стэфан, пожалуйста. У нас действительно очень мало времени. — Мелора посмотрела на него с такой мольбой и надеждой, что последние барьеры рухнули. Он открылся, впервые с тех пор, как научился ставить ментальные щиты. Она вздрогнула, распахнула широко свои прекрасные лазурные глаза, полные слёз, но стоило Стэфану попытаться поднять блоки обратно, чтобы не причинять ей боль, как девушка ухватилась за его руку, и покачала головой.

— Нет, не надо. Просто это оказалось гораздо острее, чем я думала. И отстраниться сложнее, чем от чужих эмоций. Я теперь чувствую нашу связь и тебя, словно мы…

— Две половинки одного целого. — тихо закончил вместо неё Стэфан.

Мелора смотрела на него таким потрясённым взглядом, словно видела впервые.

— Ладно, если ты не передумала, то слушай. — он больше не стал тянуть время и начал таки свой рассказ. — Меня родила женщина, которая работала служанкой при Храме Сумеречного. На самом деле не только служанкой. Так как жрецы Хаоса это только мужчины, то они не прочь иногда забрать юбку услужливой девчонке. Или не услужливой, тут уж как дело пойдёт. По крайней мере так было раньше, при прежнем Верховном.

— Твоём отце?

— Да. Так вот, моя мама была хитрее других. И глупее одновременно. Она нацелилась на одного мужчину, думала, что если родит такому сильному и могущественному человеку наследника, то хорошо устроится. Привлечь внимание Верховного она смогла, так как была очень красивой, забеременеть тоже. Уж не знаю как. И даже родить меня. А вот добиться, чтоб отец признал своего бастарда, у неё не получилось.

Больше того, по его приказу её выгнали из Храма, избив попутно так, что она едва не потеряла ребёнка.

Мелора сидела напротив него, сцепив зубы, и смотрела немигающим взглядом, однако молчала и ждала продолжения.

— Я родился физически слабым. Наверное сказались те побои. Это, наравне с тем фактом, что вместо того, чтобы стать её пропуском в безбедную жизнь, я стал проблемой и обузой, не добавило моей родительнице любви ко мне. Я смутно помню своё ранее детство. Так, лишь некоторые моменты. Как побирался на улицах, или затрещины, которыми она меня награждала по поводу и без. Самым светлым, что со мной случилось по воле матери, это как ни странно было её решение отдать меня в храмовую школу. Именно тогда я и узнал о том, что у меня оказывается есть отец. И что зовут меня не просто Стэфан, а Стэфан Ассавирг Тибус и мне надлежит самому доказать своему папаше, что я чего-то стою и, может быть, даже ему нужен.

— Откуда это имя? — спросила Мел.

— Тибус — родовое имя моего отца, а Ассавирг… просто имя. Маме так захотелось. Стэфаном же меня звала бабушка. Единственная светлая душа в моём бесспросветном детстве.

Он всё говорил и говорил. О том, как мать привела его пятилетнего в Храм, как рассказала об отце. Как он, загорелся желанием узнать его, этого могущественного мага, чья кровь текла в его жилах и чьё имя рода так самовольно присвоила ему мать, назвав Ассавиргом Тибусом. Как мечтал, что отец увидит его, обязательно узнает и… Чего именно ожидал он от Верховного тогда, будучи пятилетним битым жизнью пацанёнком, и сам не знал. Отцовской любви? Точно нет. Не знал маленький Стэфан, что это такое. Хотел перестать чувствовать себя ненужным отребьем и мусором, путающимся под ногами и создающим проблемы. Высокомерное презрение на лице седого мага, для которого раболепные щенки, будущие жрецы были пустым местом, и он среди них тоже. Вечная гонка за знаниями, признанием, достижениями и жестокие слова, сорвавшие планку. Боль от хлыста, полосующего спину и ещё большая от разрывающего душу осознания, он никому не нужен, а родителям и подавно. Его посчитали ничтожеством. Ненависть тогда стала его единственным спасением. Ненавидя всех и вся, больше всего ненавидел Ассавирг самого себя, потому и рвал жилы, наращивая знания, глотая научные труды величайших магов и зубами выгрызая себе право носить родовое имя Тибус. От сочувствия, угрызений совести избавлялся, как от слабых звеньев, паралельно создавая вокруг себя круг заглядывающих в рот прихлебал, которые первые почувствовали будущего вожака. К моменту инициации силы, Ассавирг стал лучшим учеником храмовой школы за многие десятилетия и войдя в Чертог Сумеречного безбоязненно назвал себя Стэфаном Ассавиргом Тибусом, чувствуя за собой полное право. А дальше было жречество и быстрое восхождение в строгой иерархии Храма Сумеречного, совмещённое с бесконечными научными изысканиями и наращиванием теперь уже не только знаний, но силы, резерва, и умения этой всё более впечатляющей мощью управлять. И он таки добился того, что Верховный признал его достойным… вот только не сыном, а соперником за власть и влияние. Слишком рачительный, чтобы просто убить зарвавшегося отпрыска тот обезопасил себя по другому. Сначала старик сделал вид, что оттаял и начал привечать молодого талантливого жреца. Приблизил к себе, назвал личным учеником, смотрел одобрительно, с гордостью, словно действительно, нет не любил, но хотя бы признавал. И Стэфан поверил. Как последний глупец поверил в искренность того, чьё имя вселяло животный ужас всему Вэльдегарду. И согласился на ритуал, который подтвердил бы, что они действительно одной крови.

— Что это был за ритуал на самом деле? — ворвался в его воспоминания тихий голос Мелоры. Она не отводила взгляд ни на секунду, бледная, едва сдерживающая эмоции, но по прежнему настроенная узнать всё.

— О, к родству он действительно имел прямое отношение. — губы сами собой расползлись в злой улыбке, вот только насмехался он сам над собой. Горечь того предательства давно потеряла остроту. — Основанные на родственной крови Узы Подчинения невозможно снять, нельзя преодолеть. По сути я стал его добровольным рабом. И Палачом Храма. А вскоре самым молодым киерантом. После того, как собственноручно казнил предыдущего.

Стэфан освободил из её ладоней свои руки, повертел ими, рассматривая как впервые.

— По его воле эти руки часто были едва не по локоть в крови. Скольких я убил, ты даже не представляешь, моя светлая девочка.

— Но ведь не по своей вине. — упрямо сжала бледные до синевы губы Мел. — Ты сам этого разве хотел?

— Не хотел. Эти смерти словно выжигали во мне всё живое. Пока мне не стало всё равно. Единственное желание, что горело во мне, это освободиться. Чего я только не делал. Как часто приговорённые к смерти оказывались на алтаре в моём подвале, или в пентаграмме на полу моей лаборатории. Всё равно мне приходилось их убивать, а так они хоть пользу мне приносили. И вскоре моё имя стало вселять ужас ещё больший, чем Верховный. Он то сидел в своём Храме, а я мог явиться по чью угодно душу. И чем сильнее я становился, чем больше власти и влияния приобретал, тем больше меня ненавидел мой хозяин. Но терпел, считая послушным псом на поводке.

— Ты так и не нашёл способ освободиться? — голос его жены уже дрожал, словно она готова была заплакать, но глаза полыхали упрямством. Даже сейчас.

— Нашёл. Один единственный. Его смерть. Что бы я не пробовал, какие бы опыты на себе не ставил, как бы не извращался над собой и своей кровью, это ничего не дало.