Она вернулась в кухню, села и закурила, но сигаретаотвратительно воняла рвотой, и Лиза небрежно затушила ее в пепельнице. Потомпозвонила Дуньке.

Никто не ответил, и она вяло подумала, что сестра точногде-нибудь оставила телефон. Потом позвонила Белоключевскому.

– Дим, это я.

– Как ты там?

Этот дежурный вопрос ее взбесил.

– Я тут хорошо, отлично просто. А ты там как? Тоже отлично,я надеюсь.

– Да.

И замолчал. Лиза насторожилась:

– Ты что? Не один?..

– С чего ты взяла?

– С того, что ты говоришь странно.

– Лиза, я один. Все в порядке. Мне нужно сделать несколькозвонков, чтобы все прошло гладко.

– Что прошло гладко? – спросила она раздраженно. – Наше стобой убийство?

– Не будет никакого убийства. Лиза, не мешай мне.

– Ты же сказал, что я могу звонить каждые пять минут! Пятьминут уж давно прошли.

– Я ошибся, – сказал Белоключевский нетерпеливо. – Не надокаждые пять. Давай каждые десять.

Оскорбившись, она нажала кнопку, поплелась к окну и села наподоконник.

Не хочет с ней разговаривать, и не надо. Не нужна она ему, ине надо. Вот сейчас она уедет в Москву, к Дуньке, и они вдвоем напьются,зарыдают, а потом начнут утешать друг друга, и вдвоем им будет не страшно, инаплевать им станет на всех мужиков, существующих в природе.

Неизвестно, сколько она сидела на подоконнике в темнойкомнате – свет горел только в ванной, жалея себя, проклиная судьбину ивздрагивая от каждого шороха.

Щелкало отопление, и под полом, кажется, что-то скреблось.Может, мыши завелись? Отец часто гремел, что в «этом доме он работает кошкой» –то есть расставляет кругом «гуманные» мышеловки. Не «гуманные» Лизой былизапрещены, потому что ей жалко было мышей. Пойманную мышь, которая возилась впластмассовом контейнере, Лиза несла в отставленной руке на помойку, морщась отужаса и брезгливости, и там, отвернувшись в сторону, вытряхивала, надеясь, чтона помойке мыши понравится больше, чем в ее доме, и что она не найдет дорогиназад.

Впрочем, Лиза подозревала, что мыши все-таки ее находят,дорогу домой, в смысле!..

Они сидела, качала ногой, думала о мышах, Белоключевском и отом, что бы такое подарить ему на Двадцать третье февраля и еще на День святогоВалентина, если они доживут, конечно. И еще думала о том, как бы распутать весьэтот чудовищный клубок, который закрутился в тот миг, когда она нашла в своемгараже труп своей сотрудницы. И тут под соснами. мелькнула тень.

Это была совершенно отчетливая тень, и Лиза моментальнососкочила с подоконника, пригнулась так, чтобы ее не было видно, хотя понимала,что ее невозможно разглядеть в темной комнате, но страх, животный, глубокий,как колодец, оказался сильнее.

Страх и паника.

Показалось?

Она точно знала, что ничего ей не показалось. Ей никогда иничего не казалось!

Тень мелькнула вдалеке – фонарь горел так, что тень моглапоявиться только со стороны соседского участка.

А потом фонарь погас.

Лиза на четвереньках, словно под прицельным обстрелом,подползла к столу, схватила телефон и нажала повторный вызов.

Би-ип, сказал телефон. Би-ип. Би-ип.

– Дима! – прошептала Лиза в трубку. – Дима, это я! Дима, мнестрашно!

Трубка только равномерно гудела.

Кажется, даже спасенные мыши затихли под полом.

Она нажала еще раз, и опять никто не ответил.

Лиза заползла под стол и оттуда тихонько заскулила.

Тикали равнодушные часы. Капала равнодушная вода.

Лиза вытерла со лба пот. По правилам, он должен бытьхолодным, но был он почему-то очень горячим, как кровь.

Кровь.

Если его застрелят, крови будет много. Почему-то Лизепредставлялась кровь на белом снегу – протаявшая от крови Белоключевского ямка.Протаявшая до самой земли, на которой весной должна вырасти трава – зеленая,слабенькая, полная надежды.

Что она станет делать, если увидит его кровь и его самого –мертвого? Как она останется тут без него?

Одна?

Кажется, она уже задавала себе этот вопрос. Она сунула в роткулак и сильно укусила, от страха и отчаяния. Стало больно.

Она уже задавала себе этот вопрос, но тогда не получила нанего ответа, это был просто вопрос – в пространство, которое тоже не зналоникакого ответа, и пространству наплевать, как Лиза Арсеньева станет жить безДмитрия Белоключевского.

Она не станет. Она просто не разрешит никому дотронуться донего хоть пальцем.

Лиза Арсеньева выбралась из-под стола – и этот выбравшийсяиз-под стола человек был уже совсем другим, не тем, который под него забивался,жалобно скулил и чувствовал себя мышью, которой вот-вот переломят хребет.

Она выбралась и перебежала темную комнату. Рядом с ваннойнаходилась деревянная дверь в чуланчик, где стояли ведра, и швабра с длиннойручкой, и малюсенькие цветочные горшки, в которых к Пасхе всегда растилигиацинты, и навален был всякий домашний хлам. В дальнем углу чуланчикапомещался железный ящик. Опрокидывая ведра и горшки, Лиза добралась до него,нашарила щеколду, открыла его и достала ружье.

Это было отцовское ружье, совершенно бестолковое, потому чтоотец на охоту отродясь не ходил, а ружье когда-то по случаю прикупил дядька. Сэтим самым ружьем вечно было очень много возни, потому что строгий молодойучастковый то и дело приходил навещать ружье, и осматривал ящик, и оценивалусловия хранения, и требовал каких-то справок, и потом еще чай оставался пить,и Лиза поила его, тоскуя о потерянном времени.

На дне ящика в картонной коробочке хранились патроны.

Ну, Борис Викторович, специалист по начальной военнойподготовке, не подведи!..

Руки как-то сами собой переломили ствол и вставили кудаположено патрон. С сухим щелчком ствол вернулся обратно, и, рассыпая из коробкигулко застучавшие патроны, Лиза сунула в брюки еще пригоршню их.

Одного может не хватить, рассудила она. Вдруг убийц много, апатрон у нее будет только один!

Держа ствол в опущенной руке, она выбралась из кладовки,вышла в коридор, надела унты и потопала ногами, чтобы было удобно. Куртку онанадевать не станет, чтобы та не сковывала движений.

Потом решительно повернула в замке ключ.