потом сдает их Дрынову, — сказал тот. — Ей внук из Америки специальные капли присылает, на них поросята быстрее растут.

Пятахин закашлялся.

— Так вот, — драматически сказал Капанидзе. — У бабы Сани руки трясутся уже, она обычно всегда капель переливает.

— И что? — с интересом спросила Снежана. — От этих капель что происходит?

— По-разному, — пожал плечами Капанидзе. — Если пару капель перельет — то ничего, только жрет с аппетитом. А если капель пять перебрать…

Капанидзе вздохнул.

— Баба Саня в прошлом году вместо трех капель восемь плеснула — так у нее поросенка разорвало.

— Как это? — восторженным шепотом поинтересовалась Жохова.

— Так. Вот так примерно.

Капанидзе надул щеки, булькнул, хлопнул в ладоши, продемонстрировав, как взорвался поросенок.

— Там какие-то анаболики мощные, — сказал Капанидзе. — Мышцы прирастают так быстро, что разрывают соединительные ткани. Сплошная кровавая каша. Свинья сразу в котлету превращается, только есть нельзя, опасно.

— Оно же вкусное было… — растерянно пробормотал Пятахин.

Все с удовольствием поглядели на Пятахина. Пятахин видимо погрустнел.

— Вкусное… — повторил Пятахин.

— Свинья оценила, — сказала Жохова.

— Есть хотелось… — Пятахин поглядел с надеждой на Жмуркина.

— И когда ты только успеваешь, — сказал тот. — И горох собирать, и свиней объедать…

— Я не хотел…

Разрывание Пятахина посредством анаболических стероидов. Отличная бы получилась быдлеска. Тег «Оружие возмездия–2».

— Всё, — весело объявила Жохова. — Всё, Пятак, скоро захрюкаешь! Не расстраивайся, я запарю тебе желудей!

И все, конечно, засмеялись, как я отметил, опять с удовольствием. Еще бы — любой, увидевший лицо Пятахина, не смог бы удержаться от смеха.

— Он насовсем лопнет? — довольно цинично спросила Александра.

— Как Бобик с грелкой, — злорадно заметила Снежана.

— Лопнет, — подтвердил Капанидзе. — Внутренние органы повредятся, и все…

— А потом мы его на сало запустим, — предложил Листвянко. — Шкварок нажарим…

— Я люблю шкварки, — сказал Лаурыч.

— И на сапоги, — добавила Снежана. — Из такого отличные подметки получатся, шкура толстая.

— Из тебя самой подметки получатся… — плачевно огрызнулся Пятахин. — Я не хочу… Что мне делать?

Пятахин потрогал себя за живот, проверил, не разрывает ли.

— А давайте мы эти капли уркам накапаем, — предложил вдруг Лаурыч. — В чай, а?

Идея явно вызвала интерес.

— А что? — развивал мысль Лаурыч. — Кто-нибудь осторожно подкрадется…

— А вдруг они не лопнут? — перебила Снежана. — Вдруг они больше станут? Что тогда?

— Так что же мне делать?! — уже с отчаяньем спросил Пятахин.

— Пиши завещание, — посоветовал Жмуркин. — Можно, конечно, на телефон было наговорить… Но электричества нет. Так что пиши.

Жмуркин вынул блокнотик, выдернул листок, сунул Пятахину.

— Или на словах передай, — сказал Жмуркин.

— Что передать? — растерянно спросил Пятахин.

— Последнюю волю, — сказала Снежана. — Завещай похоронить с собой своего хомячка. Или развеять свой прах над помойкой, ты же, наверное, об этом с детства мечтал.

— Да… То есть нет. Я не хочу умирать…

— Жохова над тобой прочтет молитву, — утешила Снежана.

— Даже две, — добавила Жохова. — На всякий случай. Или лучше три. И кол осиновый.

— Я не хочу умирать! — почти воскликнул Пятахин.

— Все мы там будем, — философски заметил Гаджиев, сын хирурга.

— Я не хочу там, я хочу здесь! — простонал Пятахин.

Он стал по очереди смотреть на каждого, стараясь обрести надежду. Ага, как же.

— Есть одно средство, — задумчиво произнес Капанидзе.

— Да?! — подскочил к нему Пятахин. — Согласен! Согласен!

— Закопать его в землю! — сказала Жохова.

— Его и без нас закопают, — заметила Снежана.

— Серьезное средство, — Капанидзе поглядел на Пятахина с сомнением. — Старинное. Раньше так, помню, целыми деревнями излечивали.

— Я готов! — Пятахин схватил Капанидзе за руку. — Готов!

— Надо резко улучшить кровообращение в мышечной ткани, — сказал Капанидзе. — Это нивелирует катаболический эффект.

Мы посмотрели на Капанидзе с уважением: в глуши живет, а такие слова знает. Хотя, наверное, он инструкцию для капель прочитал. Но все равно.

— Лучше всего для этих целей подходит…

— Порка, — закончил Гаджиев.

Жохова, инфернально дергая острым подбородком, рассмеялась опять.

— Ты чего мелешь?! — повернулся к Гаджиеву Пятахин. — Какая еще порка?!

— Праздничная порка? — спросила у меня Александра.

— Ну да, — кивнул я. — Это тоже такая… традиция. Для оздоровления организма, для гигиены. Рождественские колядки, праздничная порка… Вроде сухой бани.

— Сухая баня? — заинтересовалась Александра. — Для гигиены?

— Да, — кивнул я. — В областях России, где были дорогие дрова или воды нехватало, практиковалась сухая баня. Брали розги, хорошенько их замачивали, а потом секли. Кожа очень хорошо обновлялась… И вообще. Секреция улучшалась, мыслительные процессы активизировались…

— Гениально! — Глаза у Александры стали еще больше и еще прекрасней. — Это как у Гоголя?

— Да-да, — кивнул я. — Унтер-офицерская вдова, правильно. Как видишь, это глубоко укоренено в русской культуре. Так у нас принято.

Листвянко рассмеялся.

— Тебя высекут, а ты не воруй! — изрек он.

— Все правильно, — сказал Капанидзе. — Если хорошенько высечь, то мышцы не лопнут. Поболят немного, и все. Завтра будешь как новенький.

— Да ему вообще полезно будет! — Жохова сощурилась. — Будет знать!

— Давно пора!

Идея высечь Пятахина понравилась, кажется, всем. Как мы вообще про это раньше не додумались? Оказывается, это сплачивает. Тимбилдинг кристальной воды. Курсы солидарности выходного дня. Групповая терапия. Общество анонимных истязателей. Все как хотел Жмуркин.

— Я не хочу… — пытался возражать Пятахин.

От испуга он даже как-то ниже стал.

— Это же в лечебных целях! — сказала Снежана.

— Может, даже мускулатура прирастет! — сказал Листвянко.

— Это совсем не больно! — сказал Герасимов.

— Раньше так тоже все лечили! — сказал Гаджиев. — А еще кровопусканием!

— Видимо, действительно придется! — сказал Жмуркин.

— Тебе понравится! — сказала Жохова.

Пятахин сдался.

— Осталось определить… — Жмуркин замялся. — Так сказать… исполнителя.

Рокотова хихикнула, — видимо, какие-то воспоминания, фантомы баторской юности.

— Кто возьмется? — спросил Жмуркин.

Все поглядели на Капанидзе. Вообще-то да, он, пожалуй, подходил.

Но Давид сразу отказался.

— Я не могу, — Капанидзе пожал плечами. — Вы гости, а я хозяин. Я не могу высечь гостя.

Капанидзе продемонстрировал нам свои мирные мозолистые ладони.

— Кто-то из вас должен, — сказал он. — И побыстрее, состав уже впитывается.

Пятахин поглядел на меня.

— Вить…

— Нет уж, — ответил я.

— Но ты же журналист, — напомнил Пятахин. — Хочешь, я тебе в лицо плюну для вдохновения…

И даже шаг ко мне сделал, собака.

— Я тебе в ответ плюну, — сказал я. — А сечь не буду.

— Но почему?!

— Это противоречит журналистской этике. Я не смогу смотреть в глаза твоей матери.

— Давайте я, — вызвался Лаурыч. — Я могу его высечь.

И улыбнулся, оглядев Пятахина и его вздорную фигуру, которая к тому же вот-вот должна была взорваться.

— У тебя опыта нет, — отклонил Жмуркин. — Тут, Паша, нужна твердая рука…

— Можно подумать, он у остальных есть! — сказала Снежана.

— Я однажды болонку отхлестал, — признался Лаурыч с улыбкой. — Она у нас студень выела…

— Кто-нибудь хочет помочь товарищу? — спросил громко Жмуркин.

Бред. Дистиллированный. Отжатый. Незамутненный. Не зря, видимо,