Она оживает. Расцветает на глазах. И околдовывает меня все сильнее. Оплетает веревками и дергает за них.

– Иди-ка сюда! – Я выкрадываю ее из-за столика, когда гости уже хорошо подвыпили и развлекаются на танцполе клуба. Утаскиваю в кабинет на втором этаже, запираю дверь и в полумраке помещения заваливаю Бабочку на стол.

Она заливисто смеется:

– Невтерпеж, Роман Алексеевич?

– Ты такая охрененная в красном!

Это был заскок Лучианы – мужчины в синем, женщины в красном. Но кто бы мог подумать, что Бабочке он так идет!

Кусая ее губы, стягиваю бретельку платья с тонкого плеча, расшатывая далекие воспоминания моего первого прикосновения к ней двенадцать лет назад. Нет, ничего не изменилось. Это она: моя Бабочка!

Тяжело дыша от возбуждения, она расстегивает ремень моих брюк и рукой юркает в трусы. Ее рот приоткрывается. Хочет меня, детка, до сумасшествия. Сползает на край стола, позволяет задрать платье, оттянуть край маленьких трусиков и ворваться в нее во всю свою длину.

Ее стон ласкает мое ухо. Опасные зубки прикусывают мочку, острые ноготки залезают под рубашку. Доносящаяся из зала музыка и голоса исчезают. Я наслаждаюсь лишь стонами моей Бабочки.

Не могу не любить ее. Плавлюсь, как ириска на солнцепеке. Ненавижу себя за эту слабость. И горжусь, что умею так одержимо любить. Моя женщина. Моя судьба. Навеки.

К гостям мы возвращаемся только через полтора часа, тридцать минут из которых Бабочка тратит на приведение себя в порядок. Ворчит, что испортил укладку и помял платье, а сама счастливая до головокружения.

– Пусть завидуют, – мурчу ей на ухо.

Она смеется, пленяющей кошкой извиваясь передо мной. Выскальзывает из объятий и, оставив лишь свой дурманящий запах, покидает кабинет. Плетусь следом, чувствуя себя ведомым питомцем на поводке, но ничего с собой поделать не могу. Бабочка и сама сгорает, и меня сжигает.

– Ром, молодые скоро в отель уедут, – меняет она тему разговора, когда мы спускаемся в зал. – У них брачная ночь, как-никак. Ты собираешься поздравлять Лучиану?

– Без меня хватает поздравляющих, – бурчу, косясь на уставшую, но цветущую невесту, держащуюся за руку жениха.

– Поздравляющих, может, и хватает, а тебя нет. Она, Ром, в твоем одобрении и благословении нуждается.

– Мы не в Средневековье. Она не интересовалась моим одобрением, когда…

Бабочка окидывает меня таким учительски строгим взглядом, что слова в горле застревают.

– Если будешь на меня так смотреть, я тебя снова наверх утащу.

– Если будешь себя так плохо вести, то я сама тебя наверх утащу! – парирует она. – И поверьте, Роман Алексеевич, наказание за непослушание вам может не понравиться.

Черт, она мою больную фантазию будоражит своим заинтригованным тоном!

Склоняюсь к ее уху и шепчу:

– А если выполню задание, награду получу, Дарья Николаевна?

– Обязательно. Только не забывайте о качестве работы, Роман Алексеевич. Я учитель требовательный, щепетильный. За недочет могу балл снизить. – Она завлекающе облизывает и прикусывает губу, томно приспустив ресницы.

Зараза!

Прорычав сквозь зубы, беру курс к Лучиане. Своим приближением стираю с ее лица улыбку. Замечаю, как крепче сжимаются ее пальцы на руке Фазы, а взгляд того становится броским, хищным. Глядишь – накинется, если повод дам.

– Могу я украсть невесту? На один танец?

– Только без игр, босс, а то я вас знаю, – предупреждает Фаза. И его тон не похож на шуточный. Парень действительно грудью за Лучиану встанет, а большего мне и не нужно. Девчонка заслужила достойного мужа.

Беру ее за руку, отчего она сковывается, отвожу от жениха и приобняв за талию, веду в медленном танце.

– Ты как бегемотик, – усмехаюсь, намекая на живот.

Она коротко смеется, покивав.

– Да, толстею. Но Саша говорит, полнота мне к лицу.

– Не портит, – соглашаюсь с ним, чувствуя, как он глазищами дыру во мне сверлит. – Ты счастлива, Лучик?

– Да, Ром. Правда.

Не врет. Слишком много искренности в глазах. Через край.

– Какие планы у вас с Котей?

– Завтра улетаем в Милан. Поживем у Марино, покатаемся по Европе, погостим у Люковых. Думаю, через месяц вернемся. У меня тут дядя живет. Дом у него большой. Надеюсь, на улице не оставит.

Она поражает меня в самое сердце. Вопреки всему, что я сделал, Лучиана не хочет меня бросать. Чем я вообще заслужил ее снисхождение?

– Не оставит, – отвечаю с трудом.

В ее глазах блестят слезы. Не сдерживается и бросается в мои объятия.

– Ром, прости-и-и…

– И ты прости меня, малышка, – отвечаю, гладя ее по спине.

В груди начинает колоть. Все в какой-то тугой узел сжимается, взрывается и разлетается на куски. Сразу становится легко. Будто от огромного груза избавился.

– Я очень-очень люблю его, Ром. Но и тебя я тоже люблю.

– Знаю, Лучик. Знаю. – Чмокаю ее в голову, отодвигаю от себя и вытираю слезы. – Не плачь. А то он мне в челюсть двинет.

Она смеется, всхлипнув в последний раз.

– Не буду, – мотает головой.

– У меня к тебе просьба будет. Выполнишь?

Лучиана озадаченно смотрит мне в глаза и приоткрывает рот. Ждет подвоха.

– Хоть второго сына в мою честь назовите.

Переварив услышанное, опять смеется, прижавшись к моей груди.

– Ты неисправим, Ром, – говорит сквозь смех.

– Вообще ни капельки.

Увы, на этом наше с ней примирение прерывают. Невесте пора кидать букет. Подвыпившие незамужние девушки уже выстроились в ожидании заветного чуда. Каждая жаждет стать следующей виновницей свадебной церемонии. Я же сую руку в карман, где лежит то самое кольцо, что я до сих пор не надел на палец Бабочки. Все жду подходящего момента. Боюсь, откажет. Боюсь, черт возьми! Любить – это не бошки отрывать…

Взглядом ищу Бабочку, но помогает в этом подошедший Камиль. Указывает на толпу девушек, куда Ася ее едва ли не силой выводит. Она смущается. Хотя ради прикола туда даже сестра бабушки Лучианы вышла. Старушка, которая пятнадцать лет как вдова. Наверное, только ее компания и удерживает мою Бабочку среди юных мечтательниц.

Когда Лучиана, взяв букет ценностью в триста баксов, чтобы швырнуть его, возможно, на пол, встает спиной к толпе, девушки начинают визжать, руками потянувшись вверх. И только моя Бабочка под руку со старой итальянкой смеется над нелепой ситуацией.

– Раз! Два! Три! – как можно громче считает невеста, раскачивая букет, но насчет «три» так не бросив его.