Мы принялись за еду. Через несколько минут от кур остались только кости. Я принялся за шаньги, запивая пивом.

Толстяк зашевелился, перестал стонать и встал на четвереньки, потом поднялся. Штаны упали, обнажив посиневшее мужское достоинство.

– Слышь, хряк, полового позови, посуду забрать надо.

Толстяк обеими руками взялся за штаны и мелкими шажками направился в избу. Раздался шум, распахнулась от удара дверь, и с крыльца кубарем скатился половой. Теперь у него заплывал и второй глаз – видимо, от толстяка досталось.

– Посуду убери да позови хозяина.

Половой опасливо подошел, забрал пустые миски и кувшины.

Вскоре на крыльцо вышел степенный мужик, с достоинством подошел.

– Здоровьичка желаю.

– И тебе того же.

– Что же ты парня моего обидел?

– Сам напросился, первый напал, если ты про толстяка.

– Чего изволишь?

– Парень обносился – нет ли одежонки по размеру?

– Есть немного. Оно ведь на постоялом дворе как – то щи на себя опрокинут, то рубаху порвут. Однако уж размерчик маловат. Сейчас посмотрю.

Хозяин с достоинством удалился, вернувшись со служанкой. Из узла достали несколько рубах, штаны. Зайдя за телегу, Васька примерил. Одна рубашка была почти впору – рукава длинноваты, но Васька их закатал. А вот штанов не нашлось – все на мужиков были. Ладно, пока пусть так будет. Не последний постоялый двор на дороге.

Я расплатился, и мы сели на телегу.

– Выкинь свою рубаху, ею только копыта лошадям обтирать.

Васька отшвырнул на землю то, что называлось когда-то рубахой, огладил новое приобретение. Рубашка была великовата, мятая, но, видимо, казалась пацану верхом богатства. Несколько раз, оборачиваясь, я видел, как он оглаживает рубашку и, вытягивая руку, любуется вышивкой на рукаве. Не избалован парень одеждой, как и всем остальным. Во взгляде его появилась даже некоторая гордость, что ли, – даже не знаю, как и назвать.

Мы ехали до вечера, но не до сумерек. Лошадям посветлу травку пощипать надо – тоже кушать хотят. Я распряг их, стреножил, пустил пастись. Васька, как мог, помогал, пытаясь показать свою полезность.

Мы доели две оставшиеся шаньги и кусок пирога, запив водой у ручья. Хоть не на голодное брюхо спать ложиться. Улеглись под телегой, и я уже начал придремывать, как Васька заговорил:

– Здорово ты ему врезал, меня еще никто не защищал – все только били. Рубаху только жалко.

– Это почему?

– На земле лежу, испачкать можно.

– Спи, Васятка, не бери в голову.

Утром пацан разыскал и привел лошадей, помог запрячь. Вскоре мы уже снова тряслись по дороге и не далее как через час остановились у постоялого двора.

– Ну-ка, Василий, позови прислугу.

Парень сорвался с телеги, побежал к двери, но потом перешел на шаг для важности. На этот раз его не выкинули, а вышел половой, неся на подносе деревянную плошку с пряженцами. Поздоровавшись, половой спросил, чего еще принести. Васька выглядел просто именинником.

Я сделал заказ, мы поели и, к неописуемой радости Васьки, купили ему штаны. Паренек уже неплохо выглядел – ему бы помыться, постричься да сапожки купить – от сына городского мастерового и не отличить будет.

По дороге паренек старался доказать свою нужность и полезность – поил коней, помогал их запрягать и распрягать, бегал в трактир за едой. Я с улыбкой наблюдал за пацаненком и ловил себя на мысли: «Приедем в Нижний, а дальше? Не бросать же его? Я к нему начал привыкать. Не оставить ли его при себе приемным сыном, слугой – в общем, как получится». Однако это – вопрос серьезный, надо бы с женой обсудить.

Через несколько дней вдали показались маковки церквей Нижнего. Осталось перебраться на пароме через Волгу – и мы дома. Я показал Ваське вперед:

– Видишь церкви? Считай, добрались до дома.

Васькой овладело беспокойство, он понимал, что дороге конец, и ему очень хотелось остаться, только как об этом сказать мне?

У паромной переправы была очередь из возов и телег. Я ее объехал, встал первым. Ко мне подбежал паромщик и, не узнав меня – что было немудрено, – закричал:

– В очередь!

Я повернулся к нему. Паромщик осознал ошибку – все-таки я владелец паромной переправы, сдернул шапку, поклонился:

– Извиненьица просим, не признал.

Подошел поближе, склонился к уху:

– Воздержался бы ты, хозяин, в Нижний ехать, да с товаром.

– Что случилось?

– Стрельцы бузят.

– Ништо, проедем.

Я въехал на телеге на паром, переправился. Городские ворота были открыты, а городской стражи возле них не было. Странно… А кто же мыто взимает, за порядком следит?

Окольными путями, минуя центр, я добрался до дома. Открыл калитку, распахнул ворота. Из дома выбежала простоволосая Елена, бросилась на шею, поцеловала.

– Ну, наконец-то, я уж испереживалась вся. Неспокойно в городе, стрельцы второй день бузят, на площади собрались. Ой, что будет?!

Елена увидела на телеге Ваську, до той поры скромно сидевшего.

– А это что за найденыш?

– Васька, в дороге мне помогал. В дом возьмем, пока прислугой будет.

Васька, услышав мои слова, расцвел, соскочил с телеги, взял под уздцы лошадей, завел во двор.

– Распрягай.

Васька споро принялся за дело, я же разрезал веревки, сбросил на землю бочки. Затем стал перетаскивать в дом мешки с ценностями. Васька стал закатывать бочки в сарай.

Я видел, что Лену и Ваську распирает любопытство, что я привез, но они благоразумно не проявляли инициативу в расспросах – не принято было в эти времена младшим опережать события и лезть «поперек батьки в пекло».

Хорошо бы поесть с дороги, обмыться, да дело безотлагательное. Как бы стрельцы от слов не перешли к делу. Не приведи господи – возьмутся грабить купцов да повесят своих начальников – городу беда. Рано или поздно бунт подавят, только времени уйдет много, да и жизней – как стрелецких, так и городских жителей. Надо везти казну в крепость, прямо сейчас.

Я разделил содержимое сундука на две части, ссыпал в мешки, перебросил через спину коня. Оседлав вороного, взял второго под уздцы и направился к крепости. Еще подъезжая, услышал крики, мат отборный. Я миновал крепостные ворота, тоже стоявшие без охраны.

На площади, перед собором было красно от стрелецких кафтанов. На возвышении стояли посадник и стрелецкий полковник, охрипшими голосами пытаясь увещевать стрельцов. Те же, потрясая бердышами, нестройно кричали:

– Не верим, деньги где? На Москву надо идти, к самому государю правду искать. Жалованье где? Воры! Повесить всех! – Вопили нестройно, но громко, забивая друг друга.