И с этими словами он укусил меня за губу. Совсем легонько, но как будто наказывая. А после и вовсе вышел из душа, прихватив мое любимое полотенце.

Он все же вывел меня из себя. Даже не смыв до конца гель, я выключила воду, закуталась в голубой халат и пошла следом. Рома уже лежал на кровати, листая телефон, когда я ворвалась к нему раздраженная до дрожи в голосе.

— Хорошо! Давай поговорим, — с вызовом произнесла я. — Ты сказал, что мы либо говорим обо всем, либо молчим. Я готова.

— Ты не готова, — решил он. Бесил его отстраненный голос. — Ты психованная.

Ох, да неужели?

— Потому что ты довел меня до такого, и будет только хуже! Просто скажи, чего ты добиваешься? Мне надоели эти недомолвки и намеки.

Он молча смотрел в стену перед собой. Я не собиралась отступать.

— Не хочешь? Тогда я тебе скажу. Ты капризный избалованный мажор, который привык получать все, на что ткнешь пальцем. А я твоя прихоть, которая вышла испод контроля. — Я нависла над ним, видя, как сжимаются от злости его челюсти. Может быть, я и не собиралась быть такой грубой, но плотину прорвало, и его скучающий, безразличный взгляд лишь подзадоривал, поджигал скопившуюся за день злость. — Ты правду сказал Славе — каждый из нас ждет, кто первым покончит с этим. Потому что мы оба понимаем, что ни к чему это не приведет. Ну, давай, Ром! Представь прямо сейчас, как заявишь своей маме, что спишь с дочерью той, кто по ее версии увела твоего отца? Хочешь сказать, она примет это?

Рома сморщился так, будто услышал сейчас полную ересь.

— Но это правда! — зашипела я на него. — Мы не одни в этом мире, есть люди — наши родственники, которым это не понравится. И если бы дело только в них.

— А-а-а, — протянул он с едкой ухмылкой. — Есть что-то еще.

Прикусила язык до боли. Думала, это поможет сдержаться, но я просто чувствовала, что должна сказать. Даже понимая, что все испорчу, не могла больше держать грызущие мысли в себе. Это было неважным раньше, но сейчас он сам напросился на откровения.

— Ты. Я просто не верю тебе, Рома! Тебе это все не нужно. Ну, правда, зачем? Зачем тебе я, проблемы с отцом, с мамой? Зачем все открывать им? В этом совершенно нет никакого смысла, если только…

Я смолкла, вот теперь слова застряли комом. Это оборвет все между нами, и я вдруг поняла, что будет больно. Несказанно. Черт, я уже слишком прикипела к нему. Но затем Рома посмотрел мне в глаза — с вызовом, с пониманием того, что я собираюсь сказать, как бы вызывая на «слабо». Если не сейчас не сорвать этот пластырь рывком, то потом будет хуже.

— Если только ты не собираешься сделать мне больно. Ты же сказал тогда, что уничтожишь меня. Это хороший способ, — мой голос задрожал. Я хотела увидеть в глазах напротив опровержение, любой намек на то, что я ошибаюсь. Больше всего я сейчас хотела ошибаться. А губы, будто живя своей жизнью, зашептали: — Влюбить в себя, опозорить перед всеми и бросить.

Я отвела взгляд первой, но он еще смотрел. Долго и мучительно, как будто видел насквозь и знал, как внутри у меня все переворачивается и сжимается болезненным узлом.

— Ты дурочка, что ли? — спросил Рома наконец.

Я метнула в него злой взгляд, а он сморщил лоб и свел брови, как обычно делал, когда что-то у него не сходилось. Он потянул руку, пытаясь схватить мою, но я отшагнула.

— Сюда иди! — грозно приказал он, теряя терпение. Моя воля слабла, когда он так говорил. Только он так умел — строго, но одновременно с заботой, обещанием успокоить, защитить от собственных тараканов. Я шагнула со вздохом и вложила руку в его теплую ладонь.

«Только не плач» — уговаривала себя саму. В носу уже щипало от того, что он втащил меня к себе на кровать, прижался к моей спине, закинув на меня ногу. Слишком острые перепады настроения…

— Теперь я говорю, а ты слушаешь.

Кивнула, радуясь тому, что он не видел моего лица и жалких попыток унять дрожь в подбородке. Я точно превратила в истеричку!

Он заговорил не сразу, долго обдумывал слова, а когда начал, речь пошла совсем не о нас с ним.

— Когда мне было пять, я пошел в школу.

— Так рано, — шепнула я. Я не собиралась перебивать, но мне понравилось то, что мы сменили тему. Мне безумно понравилось то, что он начал рассказывать о себе.

— В Англии школа начинается с пяти, хотя уроки проходят в игровой форме, — дополнил он. — И тогда, помню, меня спросили о родителях. Все дети рассказывали о своих мамах и папах, а я соврал. Сказал, что у меня их нет, есть только Ирина. Моя няня. Она всегда была со мной. Очень добрая, заботливая и внимательная женщина. Не красивая, без косметики, дорогих шмоток, украшений и вонючих духов. Но именно в ее объятия я бежал после школы, ее одобрение мне было важно, и ее не хотелось разочаровывать, когда делал ошибки. Что делала моя мать в это время? Пропадала на приемах в высшем свете, мнила из себя гламурную аристократку, какой никогда не была. А отец? Слава торчал в офисе с утра до ночи. Он изредка заставал меня еще не спящим и говорил пустые, ничего не значащие для меня слова, о том, как любит меня. Я его не знал. Хотел, но не знал. А с годами и хотеть перестал. Когда мне стукнуло тринадцать, у родителей начались серьезные ссоры. Отец часто уезжал в Россию. И надолго. А мама вдруг почувствовала себя одинокой. Ее больше не радовали вечеринки и приемы, она переключила свое внимание на меня. И наткнулась на глухую стену, потому что единственный человек в доме, которого я по-настоящему ценил, все еще была Ирина. Уже пожилая, уставшая, но очень мудрая женщина. Она научила меня всему, окунула в русскую культуру, заставила читать классиков и изучать историю. Ну, не прям уж заставила… Мне было интересно. Хотя, должен отдать ей должное, убеждать она умела искусно.

Я улыбнулась, поняв, от кого это у Ромы. Он и сам тот еще манипулятор.

— Мама приревновала? — догадалась я.

— Да. Сильно. Она уволила няню. По ее мнению та плохо на меня влияла, настраивала против родителей. Ирине пришлось уйти, несмотря на мои мольбы. Я уже не считал себя ребенком и слезы считал чем-то постыдным, но в тот день ревел, как младенец. А женщина, которой никогда не было рядом, которая забрала у меня единственного верного друга, смотрела на меня, как на ничтожество и упрекала в том, что я не мужик. А еще упрекала Ирину в том, что воспитала меня нытиком.

Это разрывала мне сердце. Я прижалась губами к его руке и начала поглаживать ее, успокаивая и показывая, что рядом.

— Ничего. Это был переломный момент — такие в жизни есть у каждого. Стало хуже, но я приспособился. С Ирой мы виделись все равно, она приходила ко мне после школы, и мы гуляли в парке, читали русские книжки. Так продолжалось еще несколько месяцев, пока она не нашла работу в пансионате для престарелых, и не перебралась в другую часть Великобритании. Она находила способы связаться со мной. Звонила, писала письма — настоящие, а не электронные. А потом и мобильный телефон освоила.