в надежде, что его наймут в качестве детектива – достаточный стимул, по мнению присяжных, чтобы приукрасить историю. Но адвокат решил не оспаривать нового эксперта обвинения по анализу почерка – Уолтера де Грея Берча из Отдела рукописей Британского музея, – который заменил опального Джорджа Смита Инглиса. Берч был уверен, что письмо с обвинением доктора Уильяма Бродбента, врача королевской семьи, в убийстве Кловер написано Кримом. Гейган был готов признать, что его клиент – шантажист, хотя и не особо успешный.

Инспектор Танбридж, давая показания на третий день судебного процесса, признал, что Скотленд-Ярд не предпринял никаких действий в связи с получением Бродбентом письма, кроме попытки устроить ловушку для шантажиста.

Судья Хокинс разозлился.

– Не было сделано никаких запросов о девушке по фамилии Кловер? – проревел он со своей скамьи.

– Вообще никаких, – подтвердил Танбридж. Документ списали со счетов как «дело рук сумасшедшего», добавил он позже, ведь полиция часто получала подобные письма-подделки.

Это объяснение не удовлетворило судью.

– Это реальная женщина, которая на самом деле жила на Ламбет-роуд в доме 27, и говорят, что ее отравили стрихнином. Эта информация поступает в Скотленд-Ярд, расположенный в четверти часа ходьбы от места предполагаемого преступления. Как получилось, что никто не потрудился навести справки на Ламбет-роуд?

– Этого просто не сделали, милорд.

– Я поражен, что такое могло случиться, – ответил судья Хокинс.

Полиция явно сочла более важным попытаться поймать шантажиста доктора Бродбента, чем расследовать, была ли убита женщина, о чем, по-видимому, и свидетельствовало письмо. Судья поинтересовался, стал бы Скотленд Ярд проводить расследование в отношении Кловер, если бы шантажиста арестовали?

– Я полагаю, что да, милорд.

– Я бы предположил, что нет, – едко ответил Хокинс, – судя по тому, что вы не заинтересовались этим сразу.

Судья дал защите возможность, и Гейган воспользовался ей, чтобы поставить Скотленд-Ярд в неловкое положение. Во время перекрестного допроса Танбридж признался, что телеграфные линии связывали столичное полицейское управление с его отдаленными участками, и тогда Гейган спросил, посылал ли кто-нибудь телеграмму на Кеннингтон-лейн – ближайшую к Ламбет-роуд станцию – с вопросом о Кловер?

– Нет, – сказал Танбридж. – Вина за несвоевременное раскрытие преступления лежит на Скотленд-Ярде.

* * *

Судьба Крима зависела от того, какое решение вынесет судья Хокинс по вопросу, который оставался неурегулированным в соответствии с английским законодательством. Имело ли обвинение право подкрепить свою версию «доказательствами аналогичных фактов» – фактически привлечь обвиняемого к суду за аналогичные преступления, которые не включили в обвинительное заключение, представленное суду? Мог ли Рассел представить доказательства причастности Крима к трем другим отравлениям и попытке убить Луизу Харви? Защита предполагала, что Кловер умерла от естественных причин, утверждал Рассел, и это должно было позволить ему установить модель поведения – «систематический и преднамеренный курс действий», – который указывал на Крима как на ее убийцу. Дополнительные свидетели могли доказать, что у Крима имелся стрихнин, а также что он снабжал женщин таблетками и связан с аналогичными убийствами.

Генри Уорбертон, еще один член команды защиты, выступил с возражениями. Считаясь восходящей звездой в сплоченном мире адвокатов Олд-Бейли, он утверждал, что это было бы равносильно тому, чтобы заставить Крима предстать перед судом по всем семи обвинениям сразу. Обвиняемый имел право на то, чтобы присяжные «рассматривали каждое дело по существу». Доказательства, основанные на аналогичных фактах, должны допускаться только в том случае, если обвиняемый утверждал, что смерть стала случайной или непреднамеренной, и от имени Крима не выступали сторонники оправдательного приговора.

В то время как Рассел ссылался на прецеденты в поддержку своего ходатайства, Уорбертон отмечал, что обвиняемый предоставлял еду жертвам, не зная, что в ней содержится яд. В случае с Кримом не было необходимости в дополнительных доказательствах того, что у него был такой «сравнительно распространенный препарат», как стрихнин, ведь врачи могли легко купить его в любой аптеке. Сильнее всего адвоката беспокоило то, какое влияние на присяжных окажут доказательства других преступлений. Это могло поставить под угрозу объективность судебного разбирательства.

Решение оставалось за одним из самых опытных и знаменитых британских судей. Как для обвиняемых, так и для сотрудников полиции сэр Генри Хокинс был одним из самых страшных людей. «Холодный, рассудительный, опытный светский человек» – так его описал репортер, освещавший процесс Крима для The New York Times. Фредерик Уэнсли из Скотленд-Ярда запомнил его как «сурового судью», и Танбридж, последняя мишень его гнева, несомненно, разделял эту оценку. Хокинс работал судьей с 1870-х годов, и в самом начале карьеры его блестящее выступление в нашумевшем деле «Истца Тичборна» – самозванца, выдававшего себя за пропавшего наследника состояния, – вознесло его на вершину юридической профессии. Он стал известен как Вешатель Хокинс – ярлык, который многие судьи заслужили в эпоху, когда осуждение за убийство автоматически влекло за собой смертный приговор, – и однажды приговорил к виселице четырех преступников за одну неделю. Под грубоватой внешностью скрывалась некоторая эксцентричность. Он настоял на том, чтобы его огромный парик, который покрывал голову, такую же лысую сверху, как у Крима, каждый день освежали помадой и пудрой. Кроме того, он души не чаял в своей собаке, фокстерьере по кличке Джек, и иногда приводил его в зал суда, чтобы тот сидел рядом с ним во время слушаний. Опубликовав свои мемуары много лет спустя, он включил в них несколько причудливых глав, написанных как бы от лица Джека. Говорили, что собака рычала, когда юридические споры становились утомительными, намекая адвокатам, что пора заканчивать.

Судья Хокинс отмел в сторону опасения защиты. Доказательства сходных фактов могут быть полезны для установления мотива, и «чем более необычным, редким и необъяснимым является мотив, – заметил он, – тем важнее получить дополнительные доказательства». Он явно считал, что случайные отравления четырех женщин и попытка убийства пятой подпадают под эту редкую категорию преступлений. Генеральному прокурору разрешили представить доказательства, чтобы затем присяжные могли решить, имели ли они отношение к смерти Кловер. «Наличие доказательств – это одно, – отметил Хокинс, – а весомость доказательств – совсем другое». Уорбертон умолял судью передать этот вопрос в уголовный суд второй инстанции – раннюю форму апелляционного суда – для вынесения окончательного решения, однако судья Хокинс заверил защитников Крима, что в этом не было необходимости. Он был уверен в разумности своего решения.

* * *

В судебном процессе наступил поворотный момент. Луиза Харви дала показания о попытке Крима скормить ей таблетки в тот вечер, когда они встретились на набережной возле вокзала Чаринг-Кросс, – «изобличающая улика», как отметила лондонская газета The Standard, связывающая орудие убийства и обвиняемого. Присяжным описали ужасную смерть Донворт, Марш и Шривелл. Лаура Саббатини опознала письма с шантажом, которые