– Что я могу сделать для тебя? – спросил я сразу же, как снова зашел в его квартиру.

– Для меня? – удивленно спросил он. – Ты уже сделал: ты же приехал.

– Ну, это само собой. А еще?

– Еще? – он замялся, не зная, что сказать. – Расскажи про себя. Про свою жизнь, про свои радости, про хорошие сны.

Весь день я провел, рассказывая о себе.

– Самое сладкое, когда все пространство остается под тобой, ты летишь и вне скорости даже, просто постигаешь все вокруг. И замирает внутри все. А когда просыпаешься, чувствуешь, что это настоящее, что здесь где-то рядом. Светлое, красивое, которое никогда не кончится. Что когда очень надо будет, птицей взлетишь, с небом сольешься, собой наполнишь все.

– С небом сольешься?

– Да, с небом. С самым красивым. Оно цветами человеческими не изображается, оно выше обычного, уходит далеко. Там нет болезней и страданий. И никакого внутреннего принуждения, никакой подделки – просто жизнь. Птицы это лучше понимают, они кружатся близко к тайне, близко к свободе. И песни там чудесные поются, исцеляющие.

– И никто не страдает там? Да?

– Нет там страданий. И покой не наш, не тихий и пустой, а настоящий, наполненный ясностью. И самые радостные чувства там преодолеваются, идут дальше. И не кончается это… Поедем к нам жить. Поедем?

– Не могу я…

Он остался стоять на остановке, в той же нелепой шляпе и старом костюме, только уже без букета цветов. Глаз его я не видел, но, казалось, что они снова полны слез. Я долго смотрел в окно, даже когда уже автобус повернул, пытался задержать его образ. Пролетали новые города, люди со своими взглядами и заботами. Добирался до дома несколько суток и все это время думал о нем.

По приезде, как обещал, выслал несколько фотографий. Матери рассказал все очень поверхностно, не хотелось говорить о многом.

Прошло еще несколько лет. Сколько раз порывался все оставить и снова поехать к нему, но обстоятельства оказывались сильнее. Бывало, решимость преодолевала все преграды, сбрасывал вещи в сумку, чуть ли не выходил из дома, но в последний момент что-то находилось, что не пускало. А одной ночью я оказался с ним и с мамой в чудесных местах. Это было самое красивое место из всех, что я видел когда-либо во сне. Зеленое поле, которое, казалось, уходило в бесконечность, не обрывалось нигде, мягко сливалось с небом. Мы шли, взявшись за руки. Лицо отца было спокойным, полным уверенности. Он иногда посматривал на нас и каждый раз улыбался. Шли долго, но времени уже не было. И перестало различаться: идем мы по земле, или по небу. Потом отец остановился, подошел к матери, обнял ее и меня обнял. В глазах не было слез – в них только тишина оставалась. Так он и ушел, глядя на нас. Я видел его глаза до самого конца, до того, как он слился с небом и покоем. Мы остались стоять вдвоем, но без грусти. Понималось, что пройдет не так много времени и мы снова пойдем так же, взявшись за руки, но уже там, за небом.

Старый заяц

Стоянка находилась рядом с городской площадью. Поначалу Тимофей Иваныч устроился сторожем на стоянку. Ему выдали синюю форму с пришитым знаком неизвестного содержания, крепкие сапоги, чтобы прохаживаться в дурную погоду, и даже ружье, конечно же, без патронов. Как-то на городской площади организовался праздник. Что праздновали, было не ясно, но веселье проникало повсюду. Иваныч поднялся, поглядел в окошко, увидел за забором стоянки множество воздушных шариков и довольных лиц. Он решил отлучиться на минутку – посмотреть событие. Ружье взял с собой, но накрыл тряпкой, чтобы не смущать людей. Вскоре проник в толпу, оттолкнул шарик, приземлившийся прямо на лысину, да и слился с весельем. Развлекали людей заезжие артисты. Что они показывали и как шутили, по сути, никто не понимал, но всем это нравилось. Иванычу тоже все понравилось, но долг был выше желания, и он побрел обратно к стоянке наблюдать за происходящим через окошко.

Праздник помельтешил еще пару часов, а потом все разошлись. Иваныч погрузился в памятные мысли. Уже лет шестьдесят прошло, как в их деревню заехали артисты, насмешили, обрадовали, запомнились на всю жизнь. А в тот момент все вспомнилось, будто это было только что. Иванычу стало приятно от мыслей и возврата давних чувств. Он забылся и будто даже вздремнул, как в его будку постучались.

– Кто же это? – прошептал он себе. Пошел, открыл дверь.

На пороге стоял человек, наряженный в костюм зайца.

– Ого! – вскрикнул Иваныч. – Ты кто?

– Да артист. Нас пригласили на праздник. Я переоделся, а тут с моей одеждой кто-то смылся. Вот и хожу так. У тебя нет чего набросить? Не могу же я так домой поехать?

– Хе, – усмехнулся Иваныч. – Да заходи.

Человек зашел. Выглядел он как большой белый заяц с высокими ушами, пушистым хвостом, все время улыбающийся.

– Ох, продохнуть хоть, – человек расстегнул костюм, вылез из него, остался в одних трусах. – Понимаешь, приходится прыгать несколько часов, вот мы и раздеваемся. Если еще одежду под этой дурью носить, то совсем смокнуть можно. Дурдом, в общем.

– Погоди, поищу что-нибудь. Давай чайку.

Иваныч налил гостю стакан чая, порылся в шкафу, достал старые штаны и свитер.

– Ну, выручил, дорогой. Я завезу это обратно.

– Да ладно, – Иваныч отмахнулся.

– А можно я у тебя оставлю зайца этого? Можешь поносить, если хочешь, хе-хе.

– Оставляй. А что, симпатичный заяц. Мы в детстве о таких и не мечтали. Приехали, помню, артисты. Что делали – никто не понимал. Наверное, шутили как-то. А потом вспоминали долго, сами играли в артистов.

– Я заеду, заберу потом костюм и тебе одежду эту привезу.

– Да какой вопрос, конечно. Я тут через день. Иногда и по ночам.

Человек уехал. Иваныч положил костюм в шкаф и забыл про него.

Уже спустя месяц, когда случайно открыл шкаф, то вспомнил и задумался, чего же добрый артист не заехал и не забрал столь важную для себя вещь.

– Наверное, работу нормальную нашел. Ну и хорошо. Все лучше, чем прыгать, как заяц.

Иваныч нерешительно взял костюм, подошел к зеркалу, приложил к себе, посмотрелся, хихикнул. А потом и надел его. В зеркале увиделся большой заяц с вытянутыми вверх ушами, белый, немного нелепо