Через минуту он разыскал проводницу, вложил в ее горячую ладонь несколько крупных купюр, а взамен получил обещание, что его сумка доедет до Москвы в целости и сохранности. И там, на вокзале, будет передана в руки господина Полозова, хозяина адвокатской конторы «Саморуков и компаньоны». Ему лично и никому другому. Во избежание недоразумений сумку лучше хранить в другом вагоне. И не в багажном отделении, а, скажем, в холодильнике, где держат продукты. Радченко записал телефон проводницы и ее имя.

– Это очень важно, – повторил он.

– Довезу в лучшем виде. – Женщина кивала головой и улыбалась, сверкая вставным железным зубом. Не избалованная деньгами, она вдруг получила хорошую премию за пустяковую услугу. – Будьте уверены, доедет сумка.

Радченко выбежал на полутемную вокзальную площадь. Такси не видно, на другой стороне несколько частных машин, возле крайней курит водитель…

* * *

Гурский сорвал с карниза занавеску, набросил ее на ногу старика, с которой слетела галоша. Так хотя бы не забрызгаешь кровью приличные брюки. Постоял над своей жертвой, примериваясь, с какой стороны половчее ударить, чтобы сломать тонкие кости ступни. Это болезненно. Крови будет немного, но вид изуродованной ноги, как правило, производит должное впечатление. Собеседник становится разговорчивее, общительнее.

Закричала женщина, тонко и пронзительно. Толик Тузенко отошел от кровати на середину комнаты, он стянул с себя и бросил на стул матерчатую куртку. И подумал, что давно надо было раздеться до пояса, потому что духота тут нестерпимая. Он снял через голову майку с рисунком на груди: змея поедает собственный хвост. Бросил барахло на стул, а сам, зачерпнув из ведра кружку воды, сделал два жадных глотка. Обернулся назад и увидел, что старуха не лежит, а сидит на кровати. Она держит в руках одно из двуствольных ружей, что стояли возле шкафа. Тузенко почувствовал, что челюсть распахнулась сама, помимо воли.

– Эй, не балуй, – крикнул он. – Брось это…

Толик, еще не поверив в реальность происходящего, шагнул к кровати, зачем-то вытянул вперед руку. Он подумал, что стариковские ружья нужно было с самого начала убрать куда-нибудь подальше, с глаз долой. Или хотя бы проверить, заряжены они или нет. Но он и предположить не мог, что старуха умеет обращаться с оружием. Мысли вихрем пронеслись одна за другой, оставив после себя легкое головокружение.

Он успел сделать еще полшага – и услышал такой грохот, будто где-то рядом саданули из танкового орудия. Уши заложило от этого грохота. В грудь ударили с такой силой, что он, еще не почувствовав боли, оказался в глубоком нокдауне. Слетев с катушек, перевернулся через голову и оказался где-то под столом, успев опрокинуть пару стульев, табуретку и ведро с водой.

В этот критический момент Гурский, поглощенный своими заботами, стоял спиной к кровати. Услышав, как заскрипели пружины матраса, как закричал Тузенко и грохнул выстрел, он стал действовать неосознанно, положившись на выработанный до автоматизма навык стрелка. Отступив в сторону, повернул корпус, выдернул из-под ремня пистолет и трижды выстрелил, не целясь, на звук. Обернулся и увидел, что раненая старуха еще сидит на кровати, сжимая ружье, и целится в него. Он выстрелил зряче, зная, что не промажет. Ружье упало на пол. Старуха сползла с кровати, из ее полуоткрытого рта полилась кровь.

Гурский опустил руку с пистолетом и стал ошалело вращать глазами, силясь понять, что произошло за несколько коротких мгновений. Засунул пистолет под ремень. Шагнув к кровати, поднял с пола ружье, открыл его. И увидел, что в патроннике только одна гильза, а не две. Заряд картечи из единственного патрона Зоя Федоровна подарила своему мучителю. В Гурского ей стрелять было уже нечем.

– Вот черт, сука старая… – Гурский почувствовал досаду. Его, профессионала, прошедшего школу ФСБ, обманула жалкая полоумная старуха. Она уложила наповал опытного бойца Тузенко и не сказала ни слова о золоте. И в придачу получила легкую смерть от пули. – Мать твою, зараза…

Старик ожил, зашевелился на полу. Он все понял. И, кажется, обрадовался тому, что произошло. Он глянул на Гурского своими тусклыми мертвыми глазами и неожиданно громко сказал:

– Теперь, сучье рыло, кого пытать будешь? Меня? Валяй, гнида, я выдержу.

И засмеялся таким гнусным, похожим на карканье вороны смехом, что Гурский передернул плечами, словно в ознобе. Ему стало не по себе в этой темной затхлой комнате, пропитанной миазмами крови, смерти и порохового смрада.

Толик Тузенко елозил под столом, стонал, прижимая руки к разорванной груди, размазывал кровь по голому животу, по лицу и сильной жилистой шее. Он уже впал в предсмертное забытье. И вспомнилась ему сельская юность и любимая девушка, которой он назначил свидание за околицей деревни, возле заброшенного колодца. В том месте росли самые высокие в округе лопухи. Никто из сельчан не увидел бы любовников даже светлым днем. Но она не пришла, а он прождал до поздней ночи. А на следующий день девчонка уехала из деревни, и больше он свою любовь не видел.

Почему она не пришла? Почему уехала? Толик на секунду открыл глаза и громко, так, что Гурский вздрогнул, спросил:

– Почему?

Потом провалился в темный омут беспамятства. И не вернулся обратно.

* * *

«Жигули» осилили еще один подъем на пологий холм и уже перевалили его плоскую вершину, когда что-то застучало под капотом, мотор чихнул и заглох. Машина медленно покатилась вниз. Не мешкая, Стас Гуляев, раскрыв бардачок, схватил фонарь с длинной рукояткой, толкнул дверцу плечом и, вывалившись из салона, оказался на песчаном откосе. Вскочил на ноги и без оглядки бросился в темноту. Машина тем временем скатилась вниз и, проехав еще немного по ровному месту, встала. Водительская дверца осталась распахнутой, в салоне горел свет.

Гуляев бежал и думал, что теперь вся надежда на быстрые ноги и, главное, на удачу. Надо запутать погоню, увести ее как можно дальше от того места, где из машины выпрыгнула Алла. Он мчался что было силы, мчался, куда ноги несли. Иногда, замедляя бег, оборачивался и видел, как вдалеке где-то слева появлялись и пропадали огоньки фар. Быстро почувствовав первую усталость, Стас не сбавил обороты.

Бежать было непросто. На голых склонах холмов, что поднимались вверх, песка почти не было – только твердый грунт. С северной стороны, на противоположном склоне, песка много. Здесь приходилось замедлять бег. Но когда впереди появлялось ровное открытое пространство, становилось легче, и ноги сами несли его куда-то в неизвестность.

Перевалив через вершины нескольких небольших холмов, Спас упал, зацепившись джинсами за колючий куст. И пару минут лежал на земле, стараясь отдышаться. Луна, выглянув из-за облака, осветила пейзаж. Впереди начинался новый подъем на холм, справа темнели заросли колючки. Он поднялся и сперва медленно, затем быстрее пошел вперед. Наконец побежал трусцой, оглядываясь назад. Теперь горящих фар не видно. Темное небо на горизонте сливается с темной плоскостью земли. Вокруг разлилась тишина, какая бывает только в зимнем лесу или здесь, в пустыне.