Макнери отошел от коньячного хранилища, чуть нагнулся, уперся руками в стол и принялся рассматривать прибор, который он вчера потребовал вернуть на место. Точнее, он потребовал вернуть прибор «ХПРК-22» — очень нужный элемент корабельного оборудования (хотя функцию его капитан припомнить не мог), а то, что стояло перед ним, не совпадало своим видом с означенным прибором. Во-первых, настоящий «ХПРК-22» был не зеленым, а серым. Во-вторых, штырьков у него было поменьше. В-третьих, они были покороче.

Но все эти три фактора перечеркивал четвертый: на боку ящика имелся штамп, размещенный в прозрачном окошке подобно мухе в янтаре, и на штампе этом легко читались слова на росиане: «ХПРК-22. Кумамай. Завод точного приборостроения».

И все-таки это был не тот прибор, который кто-то утащил с пятой палубы.

«Значит, и тут космоворот повлиял, — подумал Макнери. — А если не только на приборы? А если и у людей начнут разные штырьки по всему телу вырастать?..»

Он передернул плечами и посмотрел на Арафа:

— У нас есть специалисты по этим штуковинам или нет у нас специалистов? Или у нас все специалисты только по спиртным напиткам?

Араф покосился на не закрытый капитаном шкаф с рядами полнехоньких бутылок, моргнул и неуверенно произнес:

— Так это… Кюкис у нас специалист, он все эти хыпырки и проверял.

— Вот и тащи Кюкису, — капитан мотнул головой на дверь каюты. — Пусть поломает голову.

Араф молча забрал прибор и направился к выходу. Макнери провожал его хмурым взглядом. А потом сказал в сгорбленную спину подчиненного:

— А лучше неси его назад и засунь в шкаф. Прибудем домой, вот тогда и начнем выяснять. И не только Кюкис. Я доложу руководству, тут целая комиссия нужна, чтобы все перешерстить. И кому-то, думаю, придется писать заявление «по собственному желанию». А может, и не по собственному… Сдается мне, кое-кто путает корабельный инвентарь со своим личным.

Остановившийся было Араф выбрался за дверь, а Макнери заказал завтрак в каюту и вернулся к подсчету бутылок. И занимался этим приносящим успокоение душе делом до тех пор, пока не засигналил комм. Это звонил Шерлок Тумберг. И от слов его капитан едва удержался на ногах.

— Дела плохи, Линс, — без прелюдии заявил следователь. — Дарию сейчас сообщили из их лагеря… Оказывается, тут не только дальсвязи нет. Их транспортник не может выйти из этой планетной системы. Дыра не пропускает. Все попытки безрезультатны. Это не окончательный приговор, но… Если транспортник здесь застрянет, в Союзе не узнают, что на Можае целое столпотворение…

— Но если транспортник не вернется с задания, то сюда должны прилететь разбираться, что случи… — Макнери осекся.

— Вот именно, Линс, — грустным голосом сказал Тумберг. — Прилететь-то, может, и прилетят, и тоже окажутся в ловушке. Система «ниппель»…

— Что? — не понял капитан.

— Это такое старинное выражение, — пояснил Тумберг. — В смысле, туда идет, а обратно нет.

— Что идет? — У Макнери в голове возникла занимательная картинка, хотя ему сейчас было вовсе не до таких вот дел.

— Все, что угодно, Линс. Главное, что назад не возвращается. Эта планетная система — ловушка. И если выход из нее не удастся найти, то… — Тумберг помолчал. — В общем, капитан, придется вам вновь огорчить пассажиров.

— А вот этого я делать не буду, — твердо заявил Макнери. — Ни пассажирам не скажу, ни экипажу своему. Вот вернетесь, и сами всех обрадуете. Или вы, Шерлок, или танкисты эти. Вы же говорите, что это не окончательный приговор. Так что я лучше дождусь вашего возвращения. Меня ведь могут за такую повторную весть и в море бросить. А то и вздернуть на рее, хоть на «Пузатике» их и нет. Или я не прав?

— Что ж, не буду настаивать, — сказал Тумберг. — Да и приказывать вам не могу. Тогда пока все. Мы еще в пути.

Капитан, не чувствуя под собой ног, доковылял до кресла и упал в него. Уставился невидящим взглядом в пространство и просидел так минут десять, стараясь сдержать эмоции и не позволить траурным мыслям заполонить голову. И лишь потом с каким-то отстраненным удивлением обнаружил, что держит в руке бутылку. Когда он успел вытянуть ее из шкафа, Макнери сказать бы не смог. Откупорив ее, капитан приложился губами к горлышку и принялся хлебать с таким видом, словно в бутылке была обыкновенная вода. Но дело тут было не в изменившемся вдруг качестве прекрасного напитка. Дело было в состоянии капитана. А оно не то что оставляло желать лучшего — оно не оставляло уже вообще ничего.

Опустошив бутылку минут за двадцать, Макнери встал и с таким же отстраненным удивлением, как и раньше, обнаружил, что на столе стоит заказанный завтрак. Кто и когда его принес, капитан не заметил. Есть ему не хотелось, да и вообще ничего ему не хотелось. Машинально поставив пустую бутылку на пол, Макнери все-таки взял бутерброд с тютюлькой и вышел в коридор. Он шел и жевал, не чувствуя вкуса еды, с кем-то, кажется, здоровался и что-то кому-то говорил, но делал это не настоящий Линс Макнери, а его подобие. Настоящий Линс Макнери лежал, скорчившись, в пустой глубине, и ни о чем не думал.

А потом оказалось, что он не лежит, а сидит в баре на верхней палубе и пьет сок виггары. И сидит не один, а напротив пышечки Пинни Гро, и барменша молча смотрит на него виноватыми глазами. Еще в баре был сухощавый усатый пассажир в синем спортивном костюме. Макнери помнил его, тот сел на лайнер в цинтийском порту Си, только одет был по-другому. Пассажир спал, развалившись на стуле и упираясь затылком в переборку, а на столе перед ним тосковал стакан с недопитым крепчайшим коктейлем «Сверхновая».

Пинни смотрела на капитана не только виновато, но и так, словно что-то спросила и теперь ждала ответа. Макнери поставил стакан, отер бороду и, в свою очередь, вопросительно взглянул на нее.

— Я говорю, это ничего, что я его обслужила? — Пинни кивнула на усатого.

— Что, и его успела?! — рыкнул Макнери, сжав кулаки. — Мало было того лохматого, с окольцованным носом?

Барменша аж отпрянула. Надула аппетитные губки и обиженно и сухо бросила:

— Я о коктейле.

Капитан некоторое время молча сопел, соображая и переводя взгляд с барменши на усатого. Наконец до него дошло. И еще он подумал, что не стоит поднимать бурю, это вовсе не в его интересах. Нужно смириться с тем, что придется делить Пинни с другими… А то как бы вообще не оказаться отстраненным от дележа. В конце концов, все тут зависит не от него, а от Пинни, и надо бы с ней помягче.

Пока все эти мысли пробирались сквозь коньячные пары в его голове, барменша подалась к нему, сложила руки на столе, разместила на них свою выдающуюся в обоих смыслах грудь и миролюбиво сказала:

— Этот лохматый, между прочим, из астрономов. Он мне звезды показывал, а не… — Пинни осеклась.

— Он тебе звезды показывал, а ты ему… — пробормотал Макнери и тоже не договорил.

— Да, звезды, мой капитан, — промурлыкала Пинни. — И стихами говорил, что-то такое… м-м… — Барменша приложила пальчик к губам и призадумалась. — Над нами бездна, звезд полна… э-э… звезд до фигища, а бездна без дна… А потом мы вернулись, и я стала пить пиво с нашими.