Воскресенье, ночь

Я не замечал большой разницы между бизнес-классом, которым мы летели в Женеву, и первым, которым я возвращался, пока не выяснилось, что пассажирам первого класса французский коньяк положен без ограничений. После безумной гонки по альпийским серпантинам сердце у меня колотилось часто и неровно, а ведь известно, что в таких случаях надо выпить коньячку! Да вот беда, дозировка в народном рецепте не указана… В общем, на момент, когда лайнер коснулся колесами бетона взлетно-посадочной полосы я больше походил не на пассажира, а, скорее, на бессловесный багаж. Однако нежные и сильные руки швейцарских стюардесс аккуратно поставили меня на ноги, а прохладный ночной воздух родины и вовсе привел меня в чувство, так что, хоть и нетвердыми шагами, по трапу на бетон родной Шереметьевщины я спустился сам. Я еще поспал в извозчичьей «Волге», так что когда уже глубокой ночью мы подъехали к моему дому, я был уже вполне как огурец.

Хотя, естественно, в квартире было пусто, я вошел тихо, стараясь не шуметь, думая, что именно так делал бы, если бы Галина и Юлька были дома. Но их не было. Я прошел по темной квартире и, не зажигая света, сел в кресло, в котором любил всегда сидеть, когда редким вечером возвращался с работы пораньше, и мы с Галиной вполне идиллически смотрели по телеку какой-нибудь сериал. Как много я сейчас бы дал, чтобы прямо сейчас предаться этому пустому, как я всегда считал, времяпрепровождению — семейному просмотру телепередач! Да, что имеем, не храним… И я заплакал, как в детстве, хлюпая носом, и не сдерживая слез. Потом немного успокоился, вздохнул и — заснул.

Воскресенье, первая половина дня

Меня разбудило тревожное ощущение, что что-то не так. Я открыл глаза, осознал себя сидящим одетым у себя дома в кресле, и все сразу понял. Не так было по крайней мере четыре вещи. Первая, что ночью я совершенно не подумал о том, что теоретически за моей квартирой на предмет моего появления могли наблюдать, а я приперся сюда даром, что не с оркестром. Второе было то, что я же собирался сразу же по прилету прямо из аэропорта позвонить себе на мобильный, чтобы выяснить, какая отвечает система. Но коньяк спутал мои планы, и я не позвонил ни из аэропорта, ни из дома. И третье был то, что стрелки часов показывали уже одиннадцать утра. Во сколько вчера звонил Голос — в двенадцать, в начале первого? Но ведь сегодня он мог позвонить и пораньше. Правда, немного успокаивало, что в Женеве сейчас всего девять, но все равно я вскочил, как ошпаренный, и схватил мобильный. Его экранчик был пуст и сер, — аппарат я выключил еще перед вылетом из Женевы. Я нажал, удерживая, красненькую кнопочку, но Сименс включаться не хотел. "Low Battery", — только и высветил мне на секунду он, сообщив о том, что аккумулятор пуст. Ну да, когда я последний раз ставил телефон на зарядку позавчера, третьего дня? У меня все внутри захолонуло, потому что зарядное устройство осталось гостиничном номере. Черт! В «десятке» есть автомобильный адаптер, но ты же вчера в полете позволил себе расслабиться, и за машиной теперь надо тащиться в Шереметьево! Вот, урод! Ладно, что же делать? Так, второе зарядное устройство у меня на работе. Ехать туда? А, может, заскочить в первый попавшийся салон сотовой связи, да купить зарядку? Хотя, время, вроде, еще терпит, — в случае чего можно вполне правдоподобно отболтаться, что, мол, спал и не заметил, что телефон выключился. К тому же в офисе можно спокойно посидеть и подумать над тем, что же делать дальше, а то находиться дома, где все навевает тоскливые мысли о своих, невмоготу. Даже не умывшись я, не дожидаясь лифта, через две ступеньки скатился вниз по лестнице. И только выскочив уже из подъезда, вспомнил про четвертую вещь, которая меня беспокоила — то, что я так и не знаю, что с теткой Эльмирой.

На улице, тихо шепча о том, что лето кончилось, шел мелкий дождь. Я вышел на обочину, и поднял руку, уповая на какого-нибудь частника, воскресным утром выехавшего подзаработать. Кто-то мне говорил, что время ожидания с поднятой рукой на московских улицах не превышает одной минуты, но мне не пришлось ждать так долго. Почти сразу же с диким визгом тормозов рядом со мной остановилась «копейка» чудовищного оранжевого цвета, на которых по Москве разъезжают практически исключительно бомбилы — «хачики». И точно, за рулем автораритета времен советско-китайской разборки на полуострове Даманский сидел немолодой уже сын армянского народа с унылым выражением лица и носом, по сравнению с которым «рубильник» незабвенного Фрунзика Мкртчяна совершенно не казался чем-то выдающимся. Я открыл дверь.

— Куда эдэм, камандыр? — спросил он, словно то, что я захочу перемещаться именно на его раздолбанном пепелаце, было вопросом решенным.

— На Николо-Ямскую, — ответил я и, опасаясь, что ему это говорит не больше, чем, к примеру, Рю-дю-Рон, пояснил: — Это по Садовому.

— Да, знаю! — воскликнул кавказец с такой обидой в голосе, что я еще больше заподозрил, что Москва для него — "терра инкогнита".

С минуту, в течение которой я, согнувшись в три погибели у его открытой двери и начиная потихоньку свирепеть, стоял в ожидании продолжения диалога, «ара» что-то прикидывал в уме, шевеля губами и носом, после чего спросил меня с хитрым ленинским прищуром:

— А сколка дашь?

— Двести, — ответил я, чтобы снять все вопросы, прекрасно зная, что нормальная цена такого маршрута — сто пятьдесят рублей.

— А, нэт, ти што? — взмахнул руками «хачик» с такой экспрессией, как будто я предлагал эту цену за маршрут как минимум до Еревана.

Я со злостью захлопнул дверь рыдвана, ругая себя за потерянное время и сожалея, что не знаю по-армянски ни одного матерного слова. «Хачик» с визгом провернув на мокром асфальте лысые покрышки, отъехал с оскорбленной миной на носатом лице, но через пять метров остановился, и сдал задом. Я с видом, что не замечаю его маневров, сделал шаг на бордюр и демонстративно отвернулся, но армянин сам открыл дверь и, распластавшись через пассажирское сиденье, закричал мне, чуть не вываливаясь из-за руля:

— А, ладна, паэхалы!

Теперь он улыбался мне, как родному брату. Ни одной машины до самого горизонта больше не было, и я счел за лучшее не терять еще больше времени и ехать.

— Как паэдем? — спросил счастливый «хачик», со скрежетом врубая передачу.

— Быстро, — раздраженно буркнул я в ответ, демонстративно глядя на часы.

Правда, скоро я успокоился, потому что ехала «копейка», страшно рыча глушителем, на самом деле быстро, да и дорогу «ара», как ни странно, знал. За давешние свои подозрения в некомпетентности потомка Давида Сасунского захотелось даже извиниться перед ним.

— Хорошо ездишь, — поощрительно подмигнул я ему. — За скорость еще полтинник сверху!

"Ара" расцвел, втопил газ ниже пола и «копейка» понеслась, как болид Формулы-1, оставляя за флагом маломощные БМВ, Ягуары и Порше. Через двадцать минут я уже открывал дверь нашего офиса.

Я сразу заметил, что Гоха сделал в офисе кое-какие перестановки, но, слава Богу, мое зарядное устройство было на месте. Я воткнул его в розетку, с облегчением включил телефон, и уже хотел отправиться в наш санблок по давно уже не терпящим отлагательства делам, и тут Сименс, едва закончив поиск сети, залился трелью звонка. Почему-то сразу противно затряслись руки, так что я чуть не выронил аппарат, поднося его к уху. Хотя что я нервничаю, ведь может быть, это просто кто-то звонит Алену? Но нет, звонили мне. Это был Голос.