Вот дуреха. Неужели она не замечает, у кого в этой стране деньги и власть? Не ведает, сколько членов правительства (а мы всегда держимся вместе) посещали одну и ту же школу? Не школы вообще, а одну и ту же школу? Закрывает глаза на статистику, утверждающую, что богатства концентрируются в руках все меньшего числа людей? Что происходит гигантское перераспределение богатств, но не от богатых к бедным, а наоборот? Страна отнюдь не становится более свободной, меритократичной и справедливой. Напротив, она вернется в те времена, когда на троне восседала королева Виктория.

И в любом случае, Джулия – не ниспровергатель классовых границ. Классовое сознание низшего среднего класса чрезвычайно обострено, они же понимают, что отстоят от пролетариата всего на один шаг, перспектива скатиться вниз их ужасает. Поэтому они изо всех сил выставляют напоказ свою «среднеклассность»: водят арендованные, тщательно полируемые по воскресеньям BMW и Audi, а отправляясь на службу в сфере IT или корпоративного страхования, натягивают костюмы «с искрой» от «Hugo Boss».

Как ни странно, в этом мы с Джулией похожи. Наше классовое сознание так же крепко, как ее. Только она отстоит всего на ступеньку выше рабочего класса, а мы – всего на ступеньку ниже высшего. Где-то там, совсем рядом.

Мы надеялись, что Брайан станет нашим пропуском туда. Окончит Оксфорд, сделает миллионы в Сити или войдет в правительство и присоединит к нашему родовому имени приставку «Сэр». На худой конец, женится на какой-нибудь обнищавшей аристократке, и та принесет ему титул своего отца.

Но не задалось. Наш сын поперся в провинциальный университет и сделался учителем в начальной школе. Господи, стыд-то какой. В старшей школе – еще куда ни шло, он мог бы там учить одаренных молодых людей, готовя юные умы к поступлению в лучшие университеты. Увы, нет: он читает сказки восьмилетним соплякам. С подобной работой справится любой кретин. Как же мы все это ненавидели. Не-на-ви-де-ли. Просыпались по ночам от ярости. А ведь он сделал это даже не потому, что бунтовал против нашей воли. Просто – это его настоящий уровень.

Его папочка пальцем не пошевелил, чтобы остановить сына. Улыбался и блеял, что это прекрасная работа, что ранний возраст наиболее важен в развитии ребенка, что у некоторых особый талант заниматься с восьмилетками, и напрасно общество недооценивает таких людей. Что любой кретин с этой работой не справится, а те, кто так думает, – сами кретины.

В таком случае мы предпочитаем общество кретинов. К тому же Джима занимала вовсе не судьба сына, а то, как бы не всплыли его шашни с Линдси Уилкинсон. С этой своей гребаной поклонницей и шлюхой Линдси Уилкинсон. Когда он решился во всем нам признаться, мы с удовольствием сделали вид, что удивлены.

– Я ухожу, Эдна. Не могу больше так. Поверь, мне очень хотелось сказать тебе обо всем раньше, но духу не хватало. Наконец, я набрался смелости. Меня вдохновила Линдси.

В точности как Джулия. Разрушать брак только потому, что чувствуешь себя неудовлетворенным. Это совершенно недопустимо.

Мы прекрасно знали эту самую Линдси. Наблюдали, как она увивается за нашим мужем.

– Что же, – ответили ему мы. – Все понятно. Никаких проблем.

– Спасибо, Эдна, – сказал он. – Передать не могу, до чего я тебе благодарен.

Он нас не понимал. Разумеется, мы ни минуты не собирались прощать наше унижение. Эдна Краун никому не позволяет так с собой поступать. И Джим должен был бы это сообразить.

Тем не менее он крайне удивился, когда мы его убивали, предварительно заставив смотреть, как подыхает его подружка.

Жалости мы не испытывали. Он сам это заслужил. Развод был более чем нежелателен. Значит, у нас не было выбора. Надлежало действовать, чтобы взять ситуацию под контроль. Всего лишь было необходимое зло. Сильный обязан усмирять слабых.

Сознание необходимости ограниченного зла. Вот что отделяет нас от плебса. Мы готовы делать то, что должно.

И вот настал еще один подобный момент.

Ситуация, впрочем, несколько более щекотливая, нежели с Джимом или с нашей матерью.

Однако жестокость диктуется самими обстоятельствами.

Мы рывком распахиваем дверь кухни.

Наша рука сжимает молоток.

Пожалуй, это жестоко.

Но жестокость может быть оправдана.

2

Джулия услышала, как за спиной стукнула кухонная дверь. Наверняка Эдна. Сейчас начнет ее убеждать, что она тут ни при чем.

«Так я ей и поверила! – мелькнула мысль. – Я теперь точно знаю, как все произошло, и буду непреклонна. Эдна заплатит за все, что натворила, уж я-то за этим прослежу».

Джулия обернулась. Эдна, бледная, с оскаленными зубами и широко раскрытыми глазами, быстро приближалась к ней. Выглядела как сумасшедшая.

В правой руке Эдна сжимала молоток. Замахнулась.

Джулия вскинула руки, пытаясь защититься и…

Наступила темнота.

3

Постепенно Джулия начала приходить в себя. Делать этого ужасно не хотелось. Она не была уверена, что сможет. Казалось, на нее нахлынула огромная, тяжелая волна, вдавливая обратно в темноту забытья. Очень хотелось последовать за этой волной. У Джулии недоставало сил сопротивляться забвению, но оно казалось ей совершенно необходимым, смутно напоминая ощущения из студенческой жизни, когда она была так глупа, что напивалась до потери сознания. Та тяжесть имела химическое происхождение, и сопротивляться ей было почти невозможно.

Сейчас все по-другому. Нечто, равное той волне, силком вырвало Джулию из бессознательного состояния.

Боль.

Джулия почувствовала себя одним сплошным сгустоком боли.

Болело все: спина, плечи, – кто-то словно пытался оторвать руки от тела, и боль в них вспыхивала с каждым ударом сердца.

Но сильнее всего болела голова, будто молотком ударили. Джулия попыталась повернуть ее, но шея одеревенела, мускулы протестующе взвыли. Что-то посыпалось за шиворот. Засохшая кровь?..

Ее ударили молотком. Эдна ударила ее молотком.

Наконец, Джулия разлепила веки. Она лежала, вокруг была полная тишина. Наверное, уже наступила ночь, но понять было трудно. Она лежала на твердом, холодном, каменном полу. В позе зародыша, колени были притиснуты к груди. Причем спина упиралась в одну стену, а лоб – в другую. Где бы она ни находилась, места было маловато. Джулия попыталась пошевелить ногами. Они оказались связаны. И руки – тоже. За спиной.

Она не знала, где находится, но ясно было одно. Она – в беде. Причем в огромной беде.

И тут Джулия услышала голоса. Слабые и неразборчивые, но она узнала Брайана. Затем послышался резкий, словно скрежет стекла, голос Эдны. И все стихло.

Затем донесся смех. Смеялась Анна.