не ведают они.)

Теперь они Паоло и Франческа,

а не друзья, что разделить сумели

вкус дивной повести.

В их взорах – изумленье перед чудом.

Рука к руке не смеет прикоснуться.

Они открыли величайший дар —

они нашли друг друга.

Они не предавали Малатесту,

поскольку для измены нужен третий,

а в мире этом – лишь они вдвоем.

Паоло и Франческа – вот они:

Джиневра и ее любовник пылкий,

равно и все любовники, что жили

с поры, когда Адам и Ева

лежали на Эдемовом лугу.

Но только сон и книга им раскрыли,

что оба – части сна, который снился

на островах Британских.

И после новой книги людям – снам —

во сне придут Франческа и Паоло.

Мчать или быть?

Где Рейн – за облаками? Вездесущий

прообраз Рейна, чистый архетип,

вне времени – совсем другого Рейна —

векующий и длящий вечный миг,

рождая Рейн, что по немецким рощам

бежит, пока диктую этот стих?

Так поколениям внушал Платон,

которого оспорил Уильям Оккам.

Он бы сказал, что Рейн (происходящий

от слова «rinan», то бишь «мчать») – всего лишь

пустая кличка, данная людьми

стремнине вод, катящих век за веком

от снежных шапок до приморских дюн.

Что ж, может быть. Пускай они решают.

Кем стану я – еще раз повтореньем

лучистых дней и сумрачных ночей

с их радостями книг, любви и песен

и тяготами страхов и надежд?

Или другим, тем потаенным ликом,

чью смутную, растаявшую тень

сейчас пытал в нетерпеливых стеклах?

За гранью смерти, может быть, узнаем,

кто мы взаправду – слово или суть.

Слава

Увидеть расцвет Буэнос-Айреса, расцвет и упадок.

Помнить земляной двор, беседку, крыльцо и колодец.

Получить в наследство английский, прикоснуться к англосаксонскому.

Исповедовать любовь к немецкому и тоску по латыни.

Беседовать в Палермо со старым убийцей.

Быть благодарным за шахматы и жасмин, за гекзаметр и тигров.

Читать Маседонио Фернандеса его собственным голосом.

Познать блистательную неопределенность метафизики.

Получить в награду мечи и благоразумно стремиться к миру.

Не желать себе островов.

Не покидать своей библиотеки.

Быть Алонсо Киханой и не осмелиться быть Дон Кихотом.

Преподавать сам не знаю что тем, кто знает больше меня.

Быть благодарным дарам луны и Поля Валери.

Сплести несколько одиннадцатисложников.

Заново переложить древние сюжеты.

Выразить языком нашего времени пять-шесть метафор.

Остерегаться взяток.

Быть гражданином Женевы, Монтевидео, Остина и (как и мы все) Рима.

Обожать Конрада.

Быть тем, чего никто не может определить: аргентинцем.

Быть слепцом.

Ни одна из этих черт – не редкость, а их совокупность

      наделяет меня славой, которая мне до конца не ясна.

Праведники

Тот, кто возделывает свой сад, как завещал Вольтер.

Кто благодарит эту землю за музыку.

Кто счастлив, найдя этимологическое сродство.

Двое служащих в южном кафе за молчаливыми шахматами.

Гончар, заранее взвесивший цвет и форму.

Наборщик, бьющийся с этой неблагодарной страницей.

Пара, читающая заключительные терцины одной из песен.

Тот, кто гладит спящую кошку.

Кто искупает или пытается искупить причиненное зло.

Кто благодарит эту землю за Стивенсона.

Кто предпочтет правоту другого.

Вот кто, каждый – поодиночке, спасает мир.

Соучастник

Меня распинают, я – крест и гвозди.

Меня одаряют чашей, и я – цикута.

Меня обманывают, и я – ложь.

Меня сжигают, и я – геенна огненная.

Ежесекундно – славлю и благодарю.

И все – питает меня.

Всем весом – Вселенная, и унижение, и ликование.

И я оправдываю все, что мучает меня.

И что мне счастье собственное иль злосчастье?

Я – поэт.

Шпион

В озарении схватки

другие жертвуют родине жизнью,

и память о них сохраняет мрамор.

А я незаметно брожу в городах, от которых меня мутит.

Моя жертва – иная.

Я отрекся от чести,

предал тех, кто считал меня другом,

покупал совесть, проклял самое имя родины.

Я примирился с бесславьем.

Пустыня

Прежде чем отправиться в пустыню,

солдаты долго пили воду из колодца.

Иерокл вылил на землю

воду из своего кувшина и сказал:

«Если должны мы отправиться в пустыню,

то я уже в пустыне.

Если жажда меня сожжет,

то пускай сжигает сейчас».

Вот первая притча.

Прежде чем я отправлюсь в ад,

ликторы Бога позволили мне посмотреть на розу.

Эта роза теперь моя мука

в царствии тьмы.

Мужчину оставила женщина.

И они решили разыграть их последнюю встречу.

Мужчина сказал:

«Если я должен встретить одиночество,

то я уже одинок.

Если жажда меня сожжет,

то пускай сжигает сейчас».

Вот притча вторая.

Ни у кого на земле

не хватит силы быть этим мужчиной.

Китайская трость

Мария Кодама нашла эту трость. Грозная и монументальная на вид, она удивительно легкая. Те, кто ее видит, обращают на нее внимание, а тем, кто обратил внимание, уже ее не забыть.

Я смотрю на нее – и чувствую, что она часть бесконечной во времени империи, которая воздвигла стену, чтобы создать магическое убежище.

Я смотрю на нее – и думаю о Чжуан-цзы, которому снилось, что он бабочка, и который, проснувшись, не знал, человек ли он, которому приснилось, что он бабочка, или он бабочка, которой снится, что она человек.

Я смотрю на нее – и думаю о ремесленнике, который так ловко перегнул бамбук, что рукоятка приходится мне по руке.

Я не знаю, жив он еще или мертв.

Не знаю, даосист он, буддист или обращается к книге шестидесяти