гибель и воскресенье

приговоренного белого единорога,

ведь время в этих местах

живет по своим порядкам.

Этот задетый рукою лавр зацветет,

когда Лейф Эйриксон ступит на берег Америки.

Странное чувство: похоже на головокруженье.

До чего непривычна вечность!

Для фантастического рассказа

В Висконсине, Техасе, а может быть, Алабаме ребята играют в войну между Севером и Югом. Я (как и все на свете) знаю: в разгроме есть величие, недоступное шумной победе, но могу вообразить, что длящаяся не один век и не на одном континенте игра достигает в конце концов божественного искусства распускать ткань времени или, как сказал бы Петр Дамиани, изменять былое.

Если это случится и после долгих игр Юг разобьет Север, нынешний день перестроит прошедшее, так что солдаты Ли в первые дни июля 1863 года выйдут из-под Геттисберга победителями, перо Донна допишет поэму о переселении душ, состарившийся идальго Алонсо Кихано завоюет любовь Дульсинеи, восемь тысяч саксов в бою под Гастингсом разгромят норманнов, как раньше громили норвежцев, а Пифагор под Аргосским портиком не узнает щита, которым оборонялся, когда был Эвфорбом.

Послесловие

Исчерпав некое число шагов,

отмеренных тебе на этом свете,

ты умер, говорят. Я тоже мертв.

И, вспоминая наш – как оказалось,

последний – вечер, думаю теперь:

что сделали года с двумя юнцами

далеких девятьсот двадцатых лет,

в нехитром платоническом порыве

искавшими то на панелях Южных

закатов, то в паредесовых струнах,

то в россказнях о стойке и ноже,

то в беглых и недостижимых зорях

подспудный, истинный Буэнос-Айрес?

Собрат мой по колоколам Кеведо

и страсти к дактилическим стихам,

как все в ту пору – первооткрыватель

метафоры, извечного орудья

поэтов, со страниц прилежной книги

сошедший, чтобы – сам не знаю как —

побыть со мною в мой никчемный вечер

и поддержать в кропанье этих строк…

Буэнос-айрес

Я родился в другом городе, он тоже назывался Буэнос-Айрес.

Я помню скрип петель железной калитки.

Помню жасмины и колодец, которых больше нет.

Помню лиловую банкноту, которая выцвела и стала розовой.

Помню тихое место под солнцем и сиесту.

Помню на ковре два скрещенных меча – они сражались в пустыне.

Помню газовые фонари и человека с шестом.

Помню беспечное время, когда в гости ходили без приглашения.

Помню трость с клинком.

Помню то, что я видел, и то, что мне рассказали родители.

Помню, как Маседонио сидел в одной из кондитерских Онсе.

Помню телеги из провинций на пыльных улицах Онсе.

Помню бар Альмасен-де-ла-Фигура на улице Тукуман.

(Там, за углом умер Эстанислао дель Кампо.)

Помню внутренний двор, куда меня не пускали, поскольку там жили рабы.

Я храню память о самоубийстве Алема в закрытой карете.

В том, покинувшем меня, Буэнос-Айресе я был бы чужим.

Я знаю, что единственный рай, доступный человеку, – это потерянный рай.

Кто-то весьма на меня похожий, не читавший эту страницу,

восплачет о бетонных башнях и голом обелиске.

Подтверждение

Закрывшись в доме, человек

понял, что он смертен. И тщетно

возносить этой ночью молитву

своему забавному Богу – который трое, двое и один —

и убеждать себя в бессмертии. Теперь,

услышав пророчество о смерти,

он понял, что лишь больной зверь.

Ты, брат мой, этот человек.

Восславим же червей и забвенье.

Гимн

Этим утром

в воздухе разлит чудесный аромат

райских роз.

На берегу Евфрата

Адам познает свежесть воды.

Золотой дождь ниспадает с небес:

это любовь Зевса.

Над волной воспаряет рыба,

и человек из Агридженто

вспоминает, что был этой рыбой.

В пещере, которую назовут Альтамира,

рука без лица рисует

изогнутый хребет бизона.

Ленивая рука Вергилия

гладит шелк, что привезен

на караванах и кораблях с земель

Желтого Императора.

Первый соловей поет в Венгрии.

Иисус видит на монете профиль Цезаря.

Пифагор открывает грекам,

что форма времени есть круг.

На далеком острове в Океане

серебряные борзые преследуют золотых оленей.

В кузнице куется меч,

что будет верен Зигфриду.

Уитмен поет на Манхэттене.

Гомер рождается в семи городах.

Дева хватается за гриву

белого единорога.

Все прошлое возвращается, как волна,

и все повторяется заново,

потому что тебя поцеловала женщина.

Счастье

Всякий обнявший женщину – Адам. А его женщина – Ева.

Все происходит впервые.

Я увидел на небе белый круг. Мне говорят «луна», но это всего лишь слово, всего лишь миф.

Я побаиваюсь деревьев. Они до того прекрасны!

Мирные звери вокруг ожидают своих имен.

В книгах на полке нет ни единой буквы. Они возникают, как только я раскрываю книгу.

Перелистывая атлас, я создаю Суматру.

Всякий хватающийся в темноте за спички изобретает огонь.

В зеркалах нас подстерегают чужие лица.

Всякий смотрящий на море видит Великобританию.

Всякий произносящий строку Лилиенкрона вступает в битву.

Я увидел во сне Карфаген и легионы, разрушившие Карфаген.

Я увидел во сне клинок и весы.

Слава любви, в которой никто не обладает никем, а каждый дарит себя другому.

Слава кошмару, после которого понимаешь, какой ад мы способны создать.

Всякий вступающий в реку вступает в Ганг.

Всякий смотрящий на песок в часах видит распад империй.

Всякий играющий с кинжалом предвещает убийство Цезаря.

Всякий спящий несет в себе всех – и живых, и мертвых.

Я увидел в пустыне юного Сфинкса, который только что создан. Ничего старого нет под солнцем.

Все происходит впервые и навсегда.

Всякий читающий эти слова – их автор.

Элегия

Тайком, скрываясь даже от зеркал,

он просто плакал, как любой живущий,

не думав раньше,