Не отрывая взгляда от машины впереди, Ларичев плавно переключил передачу. И, повинуясь его руке, большой железный зверь снова рванул с максимальной скоростью.

Валерий на своем лесовозе отчаянно боролся за жизнь, и, несмотря на неопытность, действия его были весьма логичны. В результате, хотя заднее колесо прицепа было еще на самом краю опасной обочины, сама машина уже заняла устойчивое положение, правда, выехала на встречную полосу.

Не дожидаясь окончания маневра Зорина, Вадим тоже вырулил левее и нажал на педаль газа. А затем резко затормозил. Теперь его машину понесло юзом по дороге, но не в обрыв, а прямо на лесовоз, в кабине которого сидел Валерка. К скрипу тормозов добавился скрежет металла… удар, еще удар… снова скрежет, надрывный, пронзительный. Машину заболтало. Лобовое стекло перед Вадимом выгнулось, пошло сетью трещин, а потом и вовсе вывалилось, впуская в кабину морозный ветер. Острый кусок металла мстительно впился Ларичеву в ногу. Хруст ломающейся кости он скорее ощутил, чем услышал. Но лишь стиснул зубы: ему доводилось пережить куда более страшную боль. Сейчас — не отвлекаться. Выровнять лесовоз. Выкрутить руль, заняв часть встречной полосы, только несколько иначе, чем это пытался сделать Зорин.

Много лет проведя за рулем лесовоза, Вадим знал эту машину как свои пять пальцев, поэтому смог завершить безумный трюк удачно. Покореженная махина послушно застыла, согнувшись под нелепым углом. Уже после того, как она остановилась, снова раздался скрежет, и груженный под завязку прицеп начал крениться набок.

А тем временем сбитый Ларичевым с дороги лесовоз катился вниз, переворачиваясь, словно игрушечный. На выбеленном снегом склоне Вадим отчетливо видел эту агонию. И заметил Зорина, который успел-таки выпрыгнуть из кабины почти в самом начале склона и теперь пытался подняться назад на дорогу.

Валерка глянул вверх, разыскивая глазами Вадима. Но вдруг со стороны оставшегося на дороге лесовоза, вернее, со стороны кренящегося все сильнее его прицепа раздался словно бы выстрел. А потом бревна, «расправившись» с удерживавшими их креплениями, сорвались с места и беспорядочно покатились по склону. Валерий заметался, заметив надвигающуюся опасность. От одного ствола он, может быть, и сумел бы уклониться, но не от стольких сразу, летящих с непредсказуемой хаотичностью. Бревна неслись прямо на него, словно некие мстители, словно души убитых им женщин. Поняв, что сейчас произойдет, Валерий закричал, отчаянно, пронзительно. Третий по счету ствол сбил его с ног, и он сразу затих. Остальные бревна уже прокатывались по лежащему телу, которое никак на это не реагировало.

Вадим попытался выбраться из машины, но обнаружил, что его накрепко держит впившийся в ногу кусок металла. Зажатая нога была насквозь мокрой, да и в ушах появился характерный звон. Стянув с себя ремень, Вадим просунул его себе под бедро и с силой затянул вокруг ноги, останавливая кровотечение.

Поскольку самостоятельно покинуть кабину он не мог, оставалось только ждать. Ларичев положил голову поверх скрещенных на руле рук, исподлобья глядя на все смелее кружащиеся снежинки, танцующие вальс. Вспомнил о Вере. Он не хотел подвергать ее или какую-либо другую женщину такому испытанию, а собирался схватить маньяка сразу же после попытки нападения. Но тот поджидал свою жертву в таком месте, что притаиться поблизости оказалось невозможно. Да и не думал Вадим, что все случится именно так, буквально через пять минут после того, как Валерка позвонил кому-то по телефону. О чем и с кем тот, интересно, говорил? Теперь это вряд ли удастся узнать.

Порыв ветра бросил горсть снежинок ему в лицо, и Вадим растер их ладонью. Вдруг вспомнилось, как таяли снежинки на Иннином лице тем вечером, когда они возвращались после своего первого вальса домой. И на душе сразу стало тепло и тревожно. Инна… любимая… Теперь ничто не помешает ему поехать к ней, как только немного схватятся кости на сломанной ноге и как только он сможет худо-бедно ходить. Конечно, Вадим поедет. Обязательно поедет, потому что не может жить без нее. Уже истосковался больше некуда. И постарается сделать так, чтобы они никогда больше не расставались.

Несмотря на старания врачей, ребенок у Инны все же родился раньше срока. Но, вопреки опасениям, совершенно здоровый, о чем тут же и заявил на весь белый свет громким криком. Голос у него уже сейчас был низким. Как у отца. Вот только похож малыш был, кажется, на свою маму. А ей очень бы хотелось, чтобы сын и внешне напоминал Вадима.

Уже лежа в палате, Инна все вглядывалась в крошечное личико, теперь спокойное и какое-то по-взрослому серьезное, как будто маленький человечек, только что пришедший в этот мир, помнил еще нечто такое, запредельное, что недоступно ни одному из взрослых. Вглядывалась в опущенные реснички, в сопящий носик, в подрагивающие губки. Это было ее творение, созданный ею человек. Так приятно было осознавать, что она, Инна, теперь не одна! И на долгие годы не останется одинокой, потому что с ней все время будет рядом ее маленький Егор Вадимович.

После выписки из роддома время для Инны, всецело занятой теперь хлопотами по уходу за ребенком, полетело в ускоренном темпе. Но она вспоминала про Вадима каждый день, а если честно, ни на день про него не забывала. Как он живет? Что вообще происходит в Боровом? Очень хотелось позвонить Петру Иванычу и узнать новости, но всякий раз Инна останавливалась в последний момент, боясь услышать самое страшное. Неизвестность в данном случае все-таки не так пугала, и она откладывала звонок со дня на день.

Пока однажды не прозвучал звонок в ее дверь.

Ожидая в тот день маму, Инна открыла, даже не спрашивая, кто там, — и замерла, забыв, кажется, даже о том, что нужно дышать. Потому что на пороге стоял Вадим. Все тот же, совершенно не изменившийся… или даже ставший еще краше и милее прежнего.

— Здравствуй, Иннулька, — тихо сказал он, когда молчание уж слишком затянулось. — Можно войти?

— Входи! — Инна отпрянула назад, поспешно освобождая проход, как будто боялась, что муж сейчас передумает и уйдет.

Ларичев вошел, и они снова молча встали друг перед другом. Пока ехал сюда, Вадим столько всего хотел сказать, а увидел ее, побледневшую, с широко распахнутыми глазами, растерял все слова.

— Иннулька… — Вадим коснулся ее плеча рукой.

Инна вздрогнула. А потом, словно решившись, порывисто прижалась к нему, уткнувшись лицом в грудь. Он обнял ее, потрясенную, дрожащую. Что здесь случилось за время их разлуки? Ему же ничего не известно! Ее стройную талию Ларичев заметил сразу, но не осмеливался что-либо спросить. Впрочем, у Инны могла быть и другая причина для такого волнения…

— Иннуль, я тебе писал. И почти сразу после твоего отъезда, и недавно. Ты получила хоть одно мое сообщение?

— Нет. — Оторвавшись от него, Инна растерянно взглянула ему в лицо. — Может, мама?

— Скорее всего, — кивнул Вадим.

То, что теща, мягко говоря, совсем его не жалует, Ларичев понял уже давно. Только и предположить не мог, что она начнет скрывать от Инны даже его послания. Разве что женщина не понимала, как важен их смысл для ее дочери. Выходит, даже матери Инна ничего не сказала. Ни слова. Зато и сама до сих пор ничего не знает.