— Как ты можешь вычислить это?

В ответ Макс улыбнулся:

— Вы все-таки забываете, где я работаю.

— Хорошо, считай, что мы поладили, — после некоторого раздумья произнес Тарантул. — Как ты общаешься со своими? Ты сам выходишь на связь или они приходят к тебе домой?

Макс отрицательно покачал головой и тихо, так чтобы слышал только Друщиц, сказал:

— Нет. В среду вечером я прихожу в небольшой скверик близ Таганской площади. Ко мне подсаживается мужчина и передает мне инструкции. Если что-то нужно сообщить мне, то я проделываю то же самое. — На лице Тарантула обозначилось сомнение. Макс поспешно добавил: — Не торопитесь убивать меня. Если я останусь с вами, то еще можно некоторое время держать чекистов в неведении, — и, улыбнувшись, добавил: — А потом мне нравится моя работа, где же еще так много платят!

— Хорошо, — не сразу согласился Тарантул. — Но если это уловка и ты водишь меня за нос, обещаю тебе, я лично порежу твое тело на куски и скормлю его псам!

Судя по тому, каким тоном были произнесены последние слова, можно было не сомневаться в том, что так оно и будет.

— Надеюсь, что эта крайняя мера применяться не будет, — улыбнулся Макс.

— Вот что, в эту квартиру ты больше не вернешься. Мы подыскали тебе другую. Там тебе будет веселее… под нашим присмотром! А потом жить рядом с трупом — это такая тоска.

Образ Николая Угодника висел у алтаря. Эта была одна из многих икон, подаренных Тимофеем Беспалым Троицкой церкви. Вручив настоятелю эту реликвию, он с заметным покаянием в голосе сообщил:

— Я много грешил. Хочу хотя бы на старости лет замолить грехи. Так что возьми, батюшка, не откажи.

Конечно, не Андрей Рублев, но писана икона была знатно, а потому определили ее неподалеку от алтаря. В храме имелись и еще подношения Тимофея, но поскромнее, тоже иконы. Они пошли как бы в довесок к первой, но из уважения к щедрому прихожанину эти образа тоже нашли в соборе свое место, а некоторые и вовсе красовались на самых почетных местах.

На Тимофея Беспалого никто здесь не обратил внимания. В этой церкви он был частым гостем — постоит перед иконами, перекрестится разок, поставит большую свечу за упокой (человек-то старый, поминать есть кого) да пойдет себе с богом. А ведь в былые времена он даже к сочувствующим не относился, атеистом значился, — был из тех, кто сбрасывал с маковок кресты, а потом устраивал сатанинские пляски на поруганных святынях.

С церковью Беспалого сближал разве что огромный собор, вытатуированный на спине. Это в нынешние времена такое может сделать себе любой желающий, так сказать для блатного шика, а в то время, когда чалился Тимофей, на такую наколку нужно было иметь право, а за ослушание могли и на вилы поднять.

В своих рассуждениях блатные были предельно просты, крест — воровской символ и носить его пристало только самым достойным.

Беспалый постоял на паперти, поглядывая по сторонам. Неожиданно кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел старика с длинными седыми волосами по самые плечи и с широкой седой бородой. Что-то в облике старика показалось ему знакомо. Вот если сбрить бороду, остричь волосы… Нет, этого просто не может быть, того человека давно уже нет в живых, а там, где он зарыт, уже давно проложена асфальтовая дорога.

Старик вдруг неожиданно заулыбался, показав щербатый рот. Его взгляд был почти вызывающим, если не сказать больше, — каким-то отчаянным! Чувствовалось, что он наслаждался замешательством Тимофея, тем самым обретая над своим собеседником власть.

— Вижу, что узнал. И глаз у тебя как-то по-дурному задергался, — удовлетворенно сказал старик. — А говорили, что Беспалый железный, значит, все-таки нет… И у тебя нервишки имеются.

— Ты что, следил за мной, Сомов? — старался не выдать волнения Беспалый.

Старик мелко захохотал, обнажив парочку уцелевших зубов. Жевать ими, конечно, уже было невозможно, но вот напугать — это, пожалуйста! Этакий людоед на пенсии.

— Следил, — удовлетворенно подтвердил старик, сладко щурясь. — Когда я тебя здесь в первый раз увидел, так даже не сразу понял, что это ты. А потом присмотрелся, точно он! Думал, чего это вдруг тебя в церковь потянуло. Покаяться, что ли, решил? Ведь с церковью больше всего дружат большие грешники и святые. Первым нужно свои грехи замаливать, а вторым, чтобы в мерзости не запачкаться. Имеются еще третьи, которые ходят в церковь, когда чувствуют приближение своей кончины, есть и четвертые — корыстолюбивые. Покумекал я и понял, что молиться тебя не заставишь даже из-под палки, грехи свои замаливать ты не собираешься, да и сам ты не святой, помирать тоже не думаешь. Значит, четвертое? — Старик вновь негромко захохотал, обнажив бледные десны. Зубки-то слабы, а полакомиться ох как хочется! — Корысть! Чего же ты молчишь, Тимоша? — удивленно спросил Сомов. — Помнится, ты раньше очень разговорчивый был, а тут из тебя даже слово не выжмешь.

— Уж не умом ли ты рехнулся на старости лет? — примирительно буркнул Беспалый. — Что же ты мне за корысть такую приписываешь?

— А ты дальше меня послушай, — наставительно сказал Сомов. Склонившись к уху Тимофея Егоровича, он почти зашептал: — Вот наблюдаю я за тобой и думаю, а чего это он все именно к этим иконам-то подходит, когда вокруг их по всем стенам немереное число развешано? Спросил я как-то про них у батюшки, а он и говорит, дескать, пожалованные они одним прихожанином. Догадался я, о ком речь шла… Мне тут страсть как любопытно стало, думаю, с чего бы это Беспалый на траты пошел? Отродясь за ним такого не было. А потом узнал, что ты и другой церкви пожалование сделал. Маленькая такая церквушка, на окраине Москвы. И все думаю, а что это он церквушки такие выбирает, где замок пальцем открыть можно. Выбрал вечерок, да и открыл церквушку. А иконы эти забрал… Что с тобой, Тимоша? — сочувственно покачал головой старик. — Вот опять глаз начал дергаться. Не бережешь ты себя, сердешный. А в наше время ой как о здоровье надо печься! Знаешь, почему я не очень люблю в церковь ходить? — вдруг неожиданно спросил он.

— Отчего же?

— Как ни придешь туда, она все время закрыта. То в обед попадаю, а то поздно прихожу. Опять закрыто! А бывает, заявишься, как и положено, а церковь все равно закрыта, оказывается, батюшка запил или мучается с глубокого похмелья. И вот стоишь перед вратами храма, а попасть в него не можешь. А молиться ой как хочется. И что тогда делать, если вдруг душевная тоска нахлынула, если припекает невмоготу? Если душа с богом поговорить хочет? Вот постоишь себе немного, потопчешься вот тут на паперти да и восвояси пойдешь. — Старик, похоже, в лице Беспалого отыскал благодарного слушателя, тот смотрел на него с интересом, ни разу не перебив. — Я тут как-то в Польше побывал, у своего друга. Костелов там понатыкано на каждом шагу. И все работают! — восторженно произнес он. — Без всякого перерыва на обед!..

— Иконы зачем взял? — грубовато перебил его Беспалый.