Но трава справа от дороги расступилась, и перед ним появился крепкий, приземистый мужчина лет шестидесяти, с невозмутимым восточным лицом.

Тот самый человек, из-за которого Мария лежит сейчас в больничной палате, находясь между жизнью и смертью!

– Вижу, узнали? – невозмутимое лицо мужчины тронула холодная улыбка.

– Что вам от меня нужно? – Старыгин отшатнулся, как от удара. – Вы же сказали, что будете ждать меня в Испании!

– Я передумал, – губы мужчины презрительно искривились. – Я не мог больше ждать. Я вижу, что ты нашел Чашу. Отдай мне ее – и можешь лететь к своей спящей красавице!

На какой-то миг Старыгин почувствовал искушение: подчиниться этому тихому, холодному голосу, вернуться в Беловодск, проникнуть в школьный музей, вынести оттуда Чашу и отдать ее этому человеку… Чашу никто не охраняет, жители Беловодска на редкость беспечны, им даже в голову не придет встать на его пути! И он сможет наконец вернуться к Марии и спасти ее. Ведь это – благое дело, которое искупит любой грех, искупит обман и кражу, которую ему придется совершить.

Но тут же в голове Старыгина словно вспыхнул яркий свет.

Благими намерениями вымощен путь в ад!

Если он похитит Чашу и отдаст ее этому страшному человеку, даже ради спасения человеческой жизни, жизни Марии, – некое равновесие будет навеки нарушено. Не станет светлого города Беловодска с его наивными, но такими славными жителями. Не станет этой цветущей степи… да и на всей земле могут наступить темные времена!

Но самое главное – его собственная душа навеки осквернится предательством!

Половец, видимо, по лицу Старыгина прочел его мысли.

– Вижу, ты не готов еще к серьезному разговору! – проговорил он и повернулся к своей собаке. – Нимрод!

Чудовищный пес поднялся во весь свой рост, обнажил клыки и выжидающе взглянул на хозяина.

– Для чего вам я? – Старыгин пытался потянуть время, лихорадочно отыскивая выход. – Вы сами можете взять Чашу…

– Не болтай ерунды! Ты знаешь, что мне и моим соплеменникам заказан вход туда, где она хранится… ты вынесешь ее для меня – или…

Нимрод глухо, грозно зарычал.

– Нет! – ответил Старыгин, потому что иначе ответить он не мог.

– Нимрод, он твой! – разъяренно выкрикнул половец.

Темно-серое чудовище оттолкнулось лапами от земли и огромным прыжком бросилось к Старыгину. Еще секунда – и могучие лапы свалят его с ног, а страшные челюсти с хрустом сомкнутся на горле…

Старыгин вспомнил, как Нимрод в подземной тюрьме одним движением челюстей разгрыз надвое скелет средневекового узника.

И тут же, со скоростью молнии, в его мозгу промелькнуло другое, совсем недавнее воспоминание.

Ночная степь, и точно такая же собака, серым призраком вылетевшая из темноты и бросившаяся на него…

– Бару! – выкрикнул Старыгин то слово, которое произнес тогда слепой старец. Бару – «жизнь» на древнем языке…

И точно так же, как той ночью, Нимрод остановился в сантиметре от намеченной жертвы, словно налетел всем телом на каменную стену. Остановился как вкопанный… буквально как вкопанный, потому что от силы инерции все четыре лапы пса погрузились в землю, прорыв в ней глубокие борозды.

– Нимрод! – повторил его хозяин в бессильной злобе. – Я приказал тебе!

Но пес отступил от Старыгина, виновато опустив огромную голову и с железным лязгом захлопнув пасть.

– И ты против меня?! – прошипел половец, и тут же в его руке появился вполне современный пистолет. – К счастью, на меня эти заклинания не действуют, и я с тобой разделаюсь!

Он снял пистолет с предохранителя и направил его в грудь Старыгина:

– Последний раз говорю тебе – или ты принесешь мне Чашу, или умрешь! Умрешь здесь и сейчас, и никто не спасет твою девушку!

Зря он это сказал!

Старыгин отбросил все сомнения и, указав рукой на половца, выкрикнул то слово, которое шепотом сообщил ему слепой старик, слово, обозначающее «смерть» на древнем языке:

– Курат!

И тут же огромный пес взлетел в воздух и всем весом упал на своего хозяина, неимоверной тяжестью швырнул его на землю и сомкнул челюсти на его горле…

Старыгин не мог смотреть на эту страшную картину.

Он, сгорбившись, отвернулся от мертвого врага, вернулся к своей машине и сел за руль.

Темно-серый пес задрал голову к небу и издал жуткий, полный страдания вой. Его сердце было разбито: подчинившись древней магии, он убил собственного хозяина, к которому был бесконечно привязан…

Хранительница музея, увидев Старыгина, всплеснула руками:

– Дмитрий Алексеевич, дорогой, куда же вы пропали? Звонят из Петербурга, вас спрашивают, а я уж не знаю, что и говорить. Как же с картиной-то быть? Вы можете сказать что-то определенное?

– С картиной? – переспросил Старыгин. У него совершенно вылетела из головы картина неизвестного итальянского художника, но точно – не Боттичелли. – Пожалуй, я взгляну на нее еще разок. Но официальный ответ дам, когда будут результаты экспертизы.

– Я тут сама расследование провела, подняла архивы, – говорила хранительница, отпирая сейф, где хранилась картина, – ну должно же быть хоть какое-то объяснение тому, как эта картина оказалась в наших запасниках?

– Да уж, – усмехнулся Старыгин, – у вас музей, конечно, большой, но все же порядка больше должно быть, чем в столичных-то…

– Чтобы вас подробностями не утомлять, скажу, что картина эта – дар неизвестного человека. Очевидно, кто-то из ссыльных подбросил ее, пожелав остаться неизвестным. Времена тогда были строгие, стали бы его допрашивать – откуда она, да где он ее взял… Опять же, люди лихие подумали бы, что у него богатство немереное, еще ограбили бы… Пока судили да рядили, что с картиной делать – может быть, краденая? – убрали в запасник, да там и забыли…

Вероника Васильевна благоговейно подала ему доску.

Все так и есть, думал Старыгин, разглядывая воинов в пышной восточной одежде. Разумеется, флорентийский художник никогда не был здесь, на краю света. Он просто встретился с тем самым арабским путешественником, написавшим Книгу Тайн, и тот рассказал ему про Чашу. И описал все так подробно, потому что Чаша помогла ему увидеть и запомнить каждую деталь. Художник изобразил все по описаниям, да так хорошо, словно своими глазами все видел.

– Вот, кстати… – Старыгин сделал вид, что он что-то вспомнил. – Где я могу найти эту журналистку, Арипову, кажется? Она-то твердо уверена, что картину нарисовал некто, побывавший в ваших местах. Как бы не написала об этом в газете, уж очень нетерпелива…

Вероника Васильевна недовольно поджала губы, но все же продиктовала ему телефон и адрес газеты.

Шукран он в помещении газеты нашел быстро. Она сидела на столе рядом с лохматым парнем, оба с увлечением читали какой-то листок, причем Шукран ожесточенно чиркала его красным фломастером.