своими деяниями – при нашей первой встрече я сказал ей, что работаю в кино и прежде был каскадером, а теперь перешел к постановке трюков. И еще, мол, я занят разными другими штуками в этой сфере. Долгое время, даже после того, как я больше рассказал ей о том, что делаю, Лена беспокоилась, снял ли я хоть один хороший фильм, ведь почти все, что она видела в США, было слабым и довольно жалким. Что, если и я стряпал столь же дурацкие поделки? После года сомнений она все же тайком посмотрела «Агирре», который как раз шел в одном кинотеатре. Она села с краю, прямо у выхода, чтобы при необходимости незаметно сбежать.

Мне просто посчастливилось найти женщину с родственной душой и общим взглядом на мир. У Тома Ладди не было тайного плана свести нас. Со статистической точки зрения наша встреча была совершенной аномалией. Лена пришла на ужин только потому, что у нее в общежитии в университете оставалась лишь банка тунца, а ей хотелось есть. То, что она вообще оказалась в США, было цепью случайностей. Она выросла в Свердловске (ныне Екатеринбург) в семье ученых, предки которых бежали на восток от сталинских репрессий. Ее отец – выдающийся русский геофизик, и она выросла в доме, где множество голодных студентов всегда садились с ними за стол, она воспитывалась в атмосфере идей, интереса к литературе и великим писателям.

Лена с ранних лет занималась гимнастикой, но для нее это была такая ежедневная мука, что она намеренно не стремилась проявить себя на соревнованиях, потому что в таком случае она могла попасть в школу олимпийского резерва. У нее всегда были блестящие отметки в школе, в шестнадцать лет ее приняли в университет в тогдашнем Ленинграде, который теперь переименовали в Санкт-Петербург. Поскольку она была из образованной семьи, ей пришлось год отработать в типографии, чтобы иметь возможность поступить по пролетарской сетке. Затем она изучала филологию и философию. Опять же благодаря многим случайностям ее пригласила к себе некая семья из Сан-Франциско, и вдруг она оказалась исключена из университета, потому что не сообщила, как полагалось, об этом коротком визите и не отпросилась с учебы. Ее приняли в Стэнфордский университет, а поскольку Стэнфорд не мог платить ей стипендию, ей предложили поработать за гонорар в проекте по истории идей, посвященном Армагеддону. Ей приходилось ездить между Стэнфордом, Беркли и Миллс колледжем в районе Залива. На выпуск с философского факультета отец подарил ей свой фотоаппарат, советскую копию «Лейки». В это время я ставил «Тангейзера» в Севильской опере, а Лена делала свои первые фотографии всего в нескольких улицах оттуда, на арене для боя быков. Вернувшись в Сан-Франциско, она сама проявила первые снимки из своих пленок в арендованной студии, где вывешенные для просушки фото обнаружил владелец галереи. Так сложилась ее первая выставка, а затем и первый фотоальбом «Тавромахия». С тех пор Лена опубликовала шесть фотокниг, а также занималась разными проектами, один из которых называется «Последний шепот» («Last Whisper»). Это своего рода оратория, созданная на основе вымерших языков, которые сохранились только в виде магнитофонных записей, а также из языков, которым грозит исчезновение, у них осталось в живых всего два-три носителя. Эти записи сопровождаются еще и медитативным видео. Премьера оратории прошла в Британском музее, а позже она прозвучала и во многих других прославленных местах: в Центре Кеннеди, в Смитсоновском музее и в парижском театре Шатле. Иногда между собой мы шутим, что со времен русских балетов Дягилева она стала первым человеком из России, который за эти сто лет выступил в Штатах с собственной программой и ухитрился собрать публику. На самом деле у Лены американское гражданство. Она въехала в США с действующим советским паспортом, но ее страны внезапно не стало, она развалилась. В то время Лена была почти что без гражданства. Если бы мы поженились сразу, она стала бы немкой, но она этого не хотела, и я тоже. Так что мы поженились через сорок восемь часов после того, как она получила американский паспорт.

Чего мы только ни пережили вместе, и мы старались никогда не расставаться дольше, чем на две недели. Только во время съемок в Антарктиде я уезжал туда один на целых шесть недель. Выяснилось, что для нас лучше по возможности не работать совместно. Лишь в исключительных случаях Лена делала фото со съемок моих фильмов, в том числе для «Плохого лейтенанта» и для «Белого бриллианта», сделанного в джунглях Гайаны. Мы вместе отправились на отдаленную реку Пакаас-Новос в Бразилии, на границе с Боливией, где в середине восьмидесятых самая большая группа индейцев, примерно шестьсот пятьдесят человек, прежде никогда не контактировавших с людьми, противостояла все усиливающемуся натиску золотоискателей и лесорубов. Индейцы никак не желали соприкасаться с современной цивилизацией и нападали на поселенцев, убивая их стрелами. Бразильский правительственный орган по делам индейцев, FUNAI, принял решение все же вступить в контакт с туземцами-кочевниками, рассудив, что лучше не оставлять в руках любителей наживы повод для неизбежной конфронтации. Первая, тщательно подготовленная встреча с индейцами уру-эу была заснята на 16-миллиметровую пленку. В 2000 году меня пригласили на совместный проект вместе с другими режиссерами со всего мира, в том числе с Вимом Вендерсом. Каждый из нас должен бы снять десятиминутный фильм о времени. Проект назывался «Ten Minutes Older», «На десять минут старше», но мне захотелось сделать фильм под названием «Ten Thousand Years Older», «На десять тысяч лет старше», в котором группа людей, до этого живших в изоляции, за несколько минут контакта одним рывком переносится из каменного века на десять тысяч лет вперед, в наше настоящее. Дополнительный трагизм этой встрече придавало то, что в течение года после первого контакта от ветрянки и гриппа вымерло 75 % всего племени – у индейцев не было иммунитета к этим болезням.

Подняться по Пакаас-Новос было делом трудным, потому что река почти непроходима даже для малых судов: путь преграждают многочисленные гигантские стволы поваленных деревьев. После долгой подготовки мы встретились с двумя пережившими контакт боевыми вождями Тари и Вапо вне их резервации. Теперь они использовали не только лук и стрелы – такие же двухметровые, как у индейцев племени амауака, снимавшихся в «Фицкарральдо», – но и дробовики, и потребовали от нас, чтобы мы принесли им ружье и дробь. Мы так и сделали и попросили у них в обмен несколько их стрел. Тари и Вапо показали нам, пройдясь топающей походкой, как они застрелили на крыше бразильского переселенца, и изобразили в ритуальной песне на пародийном