я сочиню. К этому отнеслись с большим интересом. Я долго беседовал с главным драматургом Венской государственной оперы, которого без зазрения совести буду здесь называть просто Б. Моя идея была в том, чтобы написать оперу о Джезуальдо, при этом музыкальную основу должна была составить шестая книга его мадригалов. Карло Джезуальдо (1566–1613) был князем Венозы и, являясь весьма состоятельным человеком, мог писать музыку независимо от церкви или покровителей. Как композитор он по большей части вполне вписывается в контекст музыки того времени, позднего Ренессанса, но в шестой книге мадригалов он пишет музыку так, словно у него перегорели все предохранители. Звуки, подобные этим, можно будет снова услышать только спустя четыреста лет, на исходе XIX века. Не случайно Игорь Стравинский, находившийся под его сильным влиянием, дважды совершил паломничество к замку Джезуальдо недалеко от Неаполя. Он создал композитору музыкальный памятник, написав балет «Monumentum pro Gesualdo», премьера которого состоялась в 1960 году.

Сложно отыскать персонажа, жившего так же театрально, как Джезуальдо. Он был воплощенным князем тьмы. Джезуальдо женился на Марии д’Авалос, которая уже дважды побывала вдовой. Источники того времени намекают, что она до смерти истощила своих мужей чрезмерным напряжением на супружеском ложе. Вскоре после замужества с Джезуальдо Мария завела себе любовника, герцога Андрии Фабрицио Карафу, неаполитанского дворянина. Узнав об их связи, Джезуальдо притворился, что уехал на охоту, а ночью вернулся и застал обоих in flagranti[39]. Мария и Фабрицио Карафа были тут же убиты его помощниками, а Джезуальдо вошел в спальные покои, чтобы удостовериться, что они действительно мертвы. Затем он бежал из Неаполя в свой замок и собственноручно повалил все деревья вокруг, опасаясь нападения. До сих пор вокруг его замка, похожего на заколдованный, нет леса. Последние годы жизни Джезуальдо провел в покаянии, погрузившись в религиозное безумие, в окружении молодых людей, которые по ночам должны были хлестать его розгами. Умер он, как предполагают, от воспаления рубцов на спине. К этим фактам я добавил кое-что полностью выдуманное мной, о чем не сказал главному драматургу. В моем наброске либретто Джезуальдо убил своего сына двух с половиной лет: он не был уверен, от него ли тот был рожден или же от любовника Марии. Он велел посадить мальчика на качели, и слуги качали его. Ребенок был в восторге, но слугам пришлось качать и качать его два дня и две ночи, пока малыш не умер. К тому же Джезуальдо поставил справа и слева хоры, которые пели мадригалы его сочинения о красоте смерти. Качели я собирался закрепить сверху на рампе на очень длинных канатах, чтобы они могли взлетать высоко над головами зрителей.

Больше от Венской оперы я ничего не слышал, но полгода спустя мне стало известно, что в Государственной опере заказана новая постановка, «Джезуальдо», либретто к ней написал Б., а музыку – русско-немецкий композитор Альфред Шнитке. Мировая премьера оперы состоялась в 1995 году. Я не пошел туда, но слышал, что публику особенно впечатлила сцена в конце, где Джезуальдо качал своего сына, пока тот не умер, – качели улетали далеко в зрительный зал, прямо над головами зрителей. У меня всегда было чувство, что пусть лучше у меня воруют, чем не воруют.

У меня был план поставить Вагнера, «Сумерки богов», но в особом месте, в Шакке, на южном побережье Сицилии. Никто не знает это место и никто о нем не говорит. Шакка была изначально карфагенским, а может, и греческим поселением. Город в сорок тысяч жителей ничем не примечателен. Но опера там есть. Хотя у меня нет тому доказательств, я считаю, что постройка этого здания была предпринята, чтобы отмыть деньги мафии, потому что опера так никогда и не была открыта. Здесь не было ни интенданта, ни правления, ни репертуара, ни сотрудников – рабочих сцены и электриков, ни хора, ни оркестра, ни певцов – ничего. Я хотел, чтобы здание хоть однажды было использовано по назначению. Для этого я организовал бы оркестр, хор и певцов, осветителей, декораторов – все необходимое. Перед третьим актом я полностью освободил бы здание и отвел бы зрителей и музыкантов на безопасное расстояние, а потом взорвал бы его. Пьесу доиграли бы на дымящихся развалинах. Городское управление не возражало против моей идеи, потому что эта бетонная громадина все равно была для города чем-то вроде позорного пятна. Я уже успел завязать контакты в США с лучшей фирмой по сносу зданий, расположенной в Нью-Джерси. Но я видел только фотографии и архитектурные планы, а когда собрался приступить к работе на месте, в Шакке, сразу стало понятно, что проект неосуществим. Бетон для этого модернистского строения был особенно прочным, и для взрыва потребовалась бы уйма динамита. К тому же в непосредственной близости с оперным зданием, которое уже заросло кустами, располагалась большая больница, и при взрыве она бы тоже взлетела на воздух или была бы по крайней мере сильно повреждена.

В последнее время на меня иногда нападают поистине безумные люди, сверхкорректные в политическом отношении, которые возмущаются, зачем же я вообще ставил оперы Вагнера, поэтому я нашел на это многоуровневый ответ. Первая часть – это встречный вопрос: почему Даниэль Баренбойм дирижировал оперой Вагнера и даже привез ее в Израиль? Нет сомнений, Вагнер как частное лицо был редкостным говнюком, и, что еще хуже, он был антисемитом. Однако не следует делать его ответственным за Гитлера и Холокост, так же как нельзя призвать Карла Маркса к ответу за Сталина. Музыка, которую написал Вагнер, настолько великая, что мы не должны от нее отворачиваться. Сходные вопросы о вине и всеобщее осуждение возникли и по поводу Кински, когда его дочь Пола в своей книге[40] рассказала о кровосмесительной связи, на которую ее толкнул отец и которая длилась многие годы. Пола, как, впрочем, и еще целый ряд женщин в последнее время, попросила моего совета и поддержки, прежде чем опубликовала книгу. Я абсолютно не сомневаюсь в правдивости ее рассказа. Но разве из-за этого мне следует пересмотреть свое эстетическое отношение к Кински и изъять из проката фильмы с его участием? Я отвечаю на это двумя вопросами, хотя схожих вопросов можно задать сколько угодно: должны ли мы удалить из церквей и музеев картины Караваджо, потому что он был убийцей? И второй вопрос: должны ли мы отбросить Ветхий Завет или хотя бы Моисеево Пятикнижие, потому что Моисей в юности убил человека?[41] Обычно на меня смотрят с недоумением, потому что все говорят о Библии, но мало кто