— Ты не создана братьями-принцами, дитя. Потому что девы-короны не могут быть созданы сидами.

Зоя застыла, как была, с опущенной головой, прижатой ко рту рукой. Губы дрожали, и она вмяла в них пальцы, так что челюсть заныла.

— Ты ведь уже начала вспоминать? Древние предания, повествующие о том, как короли брали в жены деву-власть, чтобы легитимно править страной. В мифах говорится, что такие женщины были сидами, но большинство из них были такими же, как ты — Видами.

— И… Палома? — Зое наконец удалось сглотнуть и выпрямиться. В пустой глазнице закололо: то ли от нервного напряжения, то ли из-за непролитых слез, режущих еще не полностью зажившую рану.

— Нет. Она была искусственно создана. Пусть она выглядела, как ты, вы были существами отнюдь не одного порядка. Иначе как, ты думаешь, смогла ты победить ее? Ты ей не ровня. Ваш близнечный поединок просто активировал твою силу, чтобы ты смогла короновать Карла, как полагается.

Зоя не стала переспрашивать, как именно ей полагалось возвести изгнанного принца на престол. Альтернативой был план его матушки — умереть, став просто камнями в короне. И все, что угодно, пожалуй, было лучше, чем это.

— Ты умеешь приносить дурные вести, Кларисса. О… и строить гадкие планы, — на миг девушке стало стыдно, что она поддалась влиянию настроения и чуть было не заговорила с сидой о личном. — Это ведь по твоему наущению я поторопилась идти на бой с Паломой. Я уже не удивлена, что ты — главная в этом спектакле.

— Именно, девочка. Ты только слушайся меня до самого конца, и все будет хорошо.

— Так же хорошо, как вчера? — кукла распахнула халат. — Посмотри, что эта искусственная сука сделала со мной!

— Инициация не проходит без крови. По крайней мере, теперь ты можешь убивать людей.

Зоя дернула плечом. В голове пронесся рой мыслей о том, что Палома не была человеком, хоть и выглядела им, но — да, никакой разницы, внутренний барьер преодолен, и, при том, нет в этом ничего важного.

— Но это только вишенка на торте, — Кларисса ухмыльнулась. — Ты символически убила саму себя. Теперь для тебя начнется совсем иная жизнь.

Зоя тряхнула головой, скрывая от сиды глаза. Спиной она почувствовала взгляд, по звуку шагов и запаху догадалась, что на кухню вошел Хэвен.

— Кларисса, уйди, или я попрошу Хэвена взять тебя поперек туловища и выставить из нашей квартиры неделикатным образом, — голос девушки дрожал от гнева, как никогда еще прежде. — Ты меня раздражаешь.

Женщина фыркнула. И после этого на какое-то время повисла гробовая тишина, только из гостиной доносился едва слышный звук работающего с помехами телевизора. Зоя подняла голову: оказалось, что они с учителем остались в кухне одни. Хэвен обогнул стол и встал у окна, сложив руки на груди, выжидательно глядя на ученицу.

— Ждешь, что я скажу тебе, — рявкнула Зоя. — Да? Ничего приятного. С меня хватит. Я прощала тебя, прощала Клариссу, воображая, что вы хотите мне добра, но на самом деле — ведь нет? Потому что я просто печать, корона, ничего больше.

Она встала, объятая яростью, как огнем, схватила со стола блюдечко, в котором они с Айкеном привыкли тушить окурки, и, размахнувшись, бросила на пол. Осколки брызнули в разные стороны, покатились по кафелю, как разбегающиеся насекомые.

— Да что с тобой? Ты же была хорошей девочкой, — Хэвен попытался ухватить Зою за плечи, но она грубо выдернула руки из его ладоней, так что кожа обоих вспыхнула, как от крапивы.

— Да хватит уже! Оба Двора меня предали, и я не верю, что ты не был в этом замешан. И ты, и Карл — вы просто грязные сволочи…

Хэвен отступил на шаг. Его лицо не изменилось, но какое-то неуловимое движение тонких губ, незаметное глазу, тьма и выжженая солнцем пустыня, глянувшие из зрачков заставили Зою устыдиться. Она прижала руки ко рту, невнятно начав оправдываться.

— Прости, я действительно обезумела. Ты всегда охранял меня, относился ко мне как отец…

Хэвен с едва слышным вздохом отвернулся, прижав пальцы к переносице. В первое мгновение Зоя приняла его движение за отголосок той боли, что причинили ее слова или же воспоминание о Симонетте, но уже спустя миг поняла, что ошиблась. Чтобы заставить Хэвена почти застонать, требовалась причина посерьезней, чем грубость невоспитанной ученицы, характер которой уже изучен вдоль и поперек.

— Постой… Ты что-то хочешь сказать про моего отца. У меня он был? И это не Карл, не Диего, у которого я украла душу?

Хэвен застыл, все еще зажмурясь, невольно выставя вперед локоть в защитном жесте, скосив широкие плечи — как-то обреченно, почти виновато. Голос Зои упал до шепота, она была готова умолять, стоя на коленях. Повинуясь какому-то внутреннему подозрению, к глазам подступили слезы.

— Я помню что-то смутное, об этом мне ведь уже кто-то говорил… Прошу тебя, скажи мне, кто он. Он из Дворов?

— Нет, — Хэвен вновь перевел взгляд на ученицу. — Но я не могу сказать, кто. Тебе станет больно.

— Мне уже не больно от воспоминаний, я прошла ритуал… — Хэвен не ответил, и лицо Зои вытянулось. Она поняла, о чем хотел сказать учитель. — О, не бойся. Я не знаю, что еще может быть больно… Больней, чем наживую вырванный глаз, чем смерть девочки, которую ты уже считаешь частью своей семьи…

— Твой отец — Кронос.

Зоя откинулась назад, ткнувшись лопатками в стену. Только это помешало ей упасть. Слова Хэвена зазвучали в ушах белым шумом.

Если учитель хотел отомстить за то, что Зоя напомнила ему о Симонетте, он отплатил сполна.

— Это он сделал камни. Он вдохнул в меня чужую душу.

— Да. Все, кто говорят иначе — врут. Потому что за общение с Кроносом грозит смерть каждому, даже принцу крови.

Зоя облизала пересохшие губы.

— И его мы собрались возвращать на престол?

Хэвен ухмыльнулся. «Узнаю леди Виду,» — как бы говорило его лицо.

— Тебя больше всего заботит именно это?

— Нет. Меня заботит то, что оба претендента на престол виновны и подлежат казни. Но я, разумеется, не изменю своего решения водворить Карла на место Габриэля. В конце концов, он не жаждет убить меня и перелепить в иную девку, попокладистей.

Хэвен коротко кивнул — то ли соглашаясь, то ли, повинуясь привычке, в полупоклоне. Но улыбка с его лица исчезла.

«Я бы не был так уверен в этом, леди.»

Глава восемнадцатая

Такова уже судьба человека: не уважать тех,