Да, я помнил, Хота стал ужасным занудой — только и знал, что болтал о цифровой фотографии. Я с надеждой думал, что он устал от жизни, которую вел, и решил всерьез заняться чем-то другим. Как я мог связать все это с Аннабель Ли, если никто не вспоминал о ней двадцать четыре года?

— Мне и в голову не приходило думать, что она за этим стоит.

— Однажды я встретил их в баре «Юдизменди». Было заметно, что между ними что-то есть… ну, то что может быть с Аннабель Ли, ты меня понял, ты тоже прошел через это. Мы втроем выпили кофе. Она дала мне номер своего мобильного, когда Хота отлучился в туалет. А я… в общем, я ей позвонил.

«Молодец, Асьер. Очень в твоем духе», — подумал я.

— Ладно, остальное можешь не рассказывать. Это твоя жизнь. Просто скажи мне, кто отец?

— Может быть, Хота, но точно не я, — категорически ответил он. — Мы с Аннабель не спали.

— Не издевайся надо мной.

— Да нет же, правда, я…

Разговор меня утомил. Я схватил Асьера за лацканы куртки и навалился на него так, что его спина повисла над улицей, проходившей в нескольких метрах ниже. Новый статус-кво был очевиден: если я его отпущу, он упадет.

— Не… не валяй… дурака… — прошептал я медленно, очень медленно.

Систематическое вранье друзей детства плачевно сказывалось на моем терпении.

Я снова притянул Асьера к себе. Он, казалось, все понял.

— Да, все у нас было. Но я не могу быть отцом ее ребенка — я принимал меры предосторожности. Я ведь женат, Унаи.

— И все-таки ты можешь им быть.

— Нет, это невозможно.

— А Хота мог, как ты думаешь?

— Мог. Он-то как раз ничего не контролировал, вечно был бухой… В общем, вся эта хрень продолжалась несколько месяцев, но летом нас всех хорошенько встряхнуло дело о двойных преступлениях. Нам с Хотой все это оказалось только на руку: все были заняты чем-то другим, и ни Лучо, ни ты не заметили появления Аннабель. Мы не знали, как вы на нее отреагируете — вдруг снова откроются старые раны…

— Почему ты не сказал, что вы снова с ней встречаетесь? Я все равно узнал бы.

— Ты же меня знаешь, черт возьми. У меня нет воображения, не умею я импровизировать. Чувак, я чуть не помер, когда ты позвал нас всех троих в сад у стены… В четверг Аннабель мне не звонила, но я и вообразить не мог, что она умрет.

«Значит, убийца считает кандидатами в отцы и тебя, и Хоту», — подумал я.

— Как ты думаешь, могла ли она в тот день отправиться с кем-нибудь в горы?

— Аннабель всю жизнь ходила в горы рано утром, выбиралась из Витории ночью, но я понятия не имею, была ли она одна или с компанией.

— А не знаешь, не появился ли у нее какой-нибудь новый приятель?

На мгновение Асьер задумался.

— Не исключено, — отозвался он наконец. — Иногда она говорила о какой-то новой подруге, но подробностей не рассказывала. Ее звали… тьфу, вылетело из головы. Помню только, Аннабель говорила, что та поддерживает ее с того момента, как она забеременела.

— В смысле?

— Она появилась вскоре после того, как несколько месяцев назад Аннабель рассказала про беременность в социальных сетях. Думаю, это какая-нибудь фанатка ее комиксов, связалась с Аннабель, чтобы та поставила ей автограф, они подружились и продолжали встречаться. Мне это показалось странным — Аннабель с бо́льшим удовольствием тусовалась с парнями, чем с бабами. Наверняка у нее появлялись какие-то новые друзья, но со мной она про них не говорила, а я ничего не спрашивал. Кто угодно мог подняться с ней в горы.

— Я не видел на похоронах ни одной подруги.

Асьер пожал плечами:

— Ты же знаешь, я туда не ходил.

— Ты не ходил, но мы все там были.

— А как ты все это объяснил Арасели, а? — вскочил он в ярости. — Я не хотел, чтобы жена задавала мне вопросы, не хотел, чтобы она узнала от вас или от какого-нибудь сплетника на похоронах, что покойница была беременна, и связала концы с концами.

— А деньги? Ты должен мне все объяснить, Асьер.

— Меня так взбесило, когда Аннабель выиграла в эту лотерею… К тому времени я собирался с ней расстаться. Она была беременна; думаю, это ее изменило, она искала стабильности для ребенка, а ждать чего-то от Хоты было бессмысленно. Аннабель настаивала, чтобы я бросил Арасели и ушел к ней, убеждала, что ребенок, скорее всего, мой, хотя мы предохранялись. Она утверждала, что такое случается — уж в ее-то воображении наверняка случалось все, что угодно. Ты же знаешь, какой она была — врала одно и то же, пока ей не начинали верить, и думала, что может убедить кого угодно в чем угодно, и мы всё проглотим. Я хотел ее бросить, я устал от этой истории, от нее самой и от того, что Хота с каждым днем все больше шел вразнос. Думаю, толком он ничего не знал, но что-то подозревал — держался со мной напряженно, разговаривал сухо. Обычно Хота так себя не вел, но он был трусом, у него не хватало смелости спросить меня прямо.

— Значит, ты собирался ее бросить, а она выиграла в лотерею… — напомнил я.

— А ты не помнишь пророчество, которое она выдала двадцать четыре года назад, в лагере?

— Какое такое пророчество?

— Пари, которое мы заключили, когда она заявила: «В тот день, когда умру, я буду богаче тебя».

— Не пудри мне мозги, Асьер. Ты имеешь в виду тот ребяческий треп?

— Тот ребяческий треп осветил мне путь и сделал меня тем, кто я есть. Вот почему я стал фармацевтом, а вовсе не потому, что мне нравится смешивать микстуры. Аннабель поставила передо мной цель, помогла понять, что я не хочу быть похожим на отца-неудачника, не хочу прозябать, хочу зарабатывать бабки. Клянусь, я вспоминал ее слова каждый день с четвертого июля девяносто второго года, когда эта чертова баба их произнесла.

«Эта чертова…» — мысленно отметил я.

— И видишь, как все повернулось. Пари свое Аннабель проиграла. В день смерти она была не богаче меня. Мы были равны, у нас обоих было по полтора миллиона евро в банке.

— Значит, она выиграла в лотерею и отдала тебе часть…

— Я сказал, что брошу Арасели, что перееду к ней, что мы будем семьей, но я прошу у нее доказательства того, что она тоже хочет серьезных отношений.

— Например, общий счет в банке.

— Как ни странно, она не кривлялась. Она не заботилась о деньгах — материальные потребности были у нее как у бомжа, и ей вполне хватало того, что она зарабатывала на комиксах. Она не была материалисткой — целыми днями жила в собственном выдуманном мире, у нее не было времени ходить по магазинам и делать покупки, это для нее было слишком обыденно. Ей не стоило особого труда поделиться со мной этими миллионами.

Я посмотрел на Асьера. Потом посмотрел на часы у себя на запястье.