Дедушка ждал нас с Германом в Вильяверде к ужину. Альба и ее мать ужинали вместе в Лагуардии и пригласили к себе Эстибалис, у которой семьи не было; в противном случае она провела бы рождественскую ночь одна или с нами. Уже половина седьмого вечера, мне пора было идти, но чем дольше я расспрашивал Асьера, тем больше вопросов у меня возникало. Я хорошо его знал — он редко откровенничал, а значит, у меня еще не скоро появится новая возможность поболтать с ним по душам.

— А то, что ты сразу же снял двести тысяч евро, ее не насторожило?

— Ты не поверишь, но мы об этом не говорили, даже не касались этой темы. Скорее всего, она не проверяла ежедневно остаток на счете; к тому же я снял эти деньги в понедельник, а в четверг она была уже мертва.

— Ты хоть понимаешь, насколько подозрительным все это покажется судье?

— А ты понимаешь, что я говорю тебе правду, несмотря на то, что это может мне навредить, — и все равно говорю тебе гребаную правду, Унаи? — сердито буркнул он.

— Что ты собираешься делать с деньгами?

Он задумался. Это меня удивило: холодный мозг Асьера заранее должен был все спланировать.

— Как только ты закончишь свое расследование, поймаешь виновного и никто не будет больше меня подозревать, я расстанусь с Арасели. Сниму со счета свои миллионы. К счастью, мы поженились на условии раздельного владения собственностью, и она не сможет ни на что претендовать. На эти деньги я рассчитаюсь с долгами и возьму тайм-аут, чтобы переосмыслить свою жизнь.

— Не думал, что тебе это нужно. Ты выглядишь таким…

«Самодовольным», — мысленно закончил я фразу.

— Я не знаю, хочу ли и дальше быть фармацевтом. Аптека — всего лишь способ зарабатывать, а это становится все труднее. Не хочу тратить время и силы, заклеивая пластырем пробоины в тонущем корабле. Может, закрою обе аптеки и вложу деньги в какое-то новое дело… А может, буду управлять своим имуществом до выхода на пенсию… Не знаю пока. В этой жизни мне хотелось только денег, чтобы жить по-человечески, а не прозябать, как отец, и Аннабель мне их дала. Забавно, правда?

Этого было достаточно, более чем достаточно для моих ушей. Допрос подошел к концу. В желудке тянуло — из-за вина или из-за того, что я только что услышал от Асьера…

— Ладно, я узнал достаточно. Можешь идти, Асьер.

— Да, пойду-ка я, пожалуй. Так будет лучше, — сказал он, встал и начал спускаться по ступенькам. — Знаешь, что я скажу тебе, Кракен? Ты испортил мне глинтвейн, а заодно этот чертов сочельник. Пойду домой, Арасели и родители меня заждались. Счастливого Рождества.

Некоторое время я наблюдал, как угрюмый Асьер спускается по лестнице и лавирует между пешеходами, спешащими домой, чтобы готовить семейный ужин, самый важный в году.

Я не знал, что делать дальше — защищать ли Асьера, который запросто мог стать следующей жертвой, или просить у судьи ордер на арест, потому что у моего друга имелись мотивы и достаточно хладнокровия, чтобы собственными руками убить Ребекку, Аннабель и Хоту.

15 июля 1992 года, среда

Между четырьмя членами компании росло напряжение, которое сказывалось в мелочах.

— Эй, можешь дать бритву?

— Не, у меня кончились.

Ложь.

Крошечные стычки, трение, раздражение — пока еще невысокая стена, растущая между ними.

Доверие, шутки, открытость — все это осталось в прошлом. Прежняя близость угасала по мере того, как проходили дни, и четверо друзей, разинув рот, взирали на нимфу, поселившуюся у них в спальне, на существо из иного мира, куда более интересного, чем тот, который они знали до встречи с ней.

Унаи с беспокойством наблюдал за своим приятелем Хотой, потихоньку разводил ему вино водой, старался увести подальше от напряженной атмосферы, где обитала Аннабель и некогда верные друзья неразлучной команды.

Лучо добавлял огня. Только и слышалось: «Кракен, Кракен»… особенно если рядом была Аннабель Ли.

Сауль каждое утро наблюдал за повторяющейся сценой и в середине недели все-таки решил разрядить обстановку. Как-то под вечер он предложил им съездить в Пуэнте-Виесго под предлогом того, что где-то в тех краях расположено множество кантабрийских городищ. Пока они поднимались на Добру, он рассказывал про название этой горы, которое на самом деле — теоним, то есть происходит от имени божества, кельтского Дуброна, и означает «место, где много воды». И что неподалеку нашли алтарь местного бога Эрудина.

А еще он потихоньку следил за Хотой, который болтал с Ребеккой, и ему это не нравилось. Они что, касаются друг друга руками? Сауль плохо видел их со своей точки и немного ускорился.

Стоял душный июльский вечер. Сауль, сделав несколько быстрых шагов вверх по тропинке, воспользовался тем, что Унаи шагал рядом, чтобы поговорить с ним по душам.

— Вижу, тебя задевают шутки твоего друга, — начал он.

— Я не люблю прозвища, — ответил Унаи. — За ними всегда прячется злоба.

— Ты явно не из тех, кого дразнят в школе, правда?

— Меня — нет, а брата дразнят. У меня есть младший брат, Герман. Ему одиннадцать, и у него ахондроплазия.

— То есть он карлик?

— Можно и так сказать.

— И тебе приходилось его защищать?

— Проблема не в том, должен ли я защищать его или нет. Рано или поздно меня не окажется рядом, и ему придется защищаться самостоятельно, понимаешь?

— Понимаю.

— Терпеть не могу прозвища, — повторил Унаи. — Это зло.

— Твое новое имя — не прозвище, а тотем.

— Что?

— Древние тоже носили такие прозвища. Выбирали животное, чьи лучшие качества хотели бы перенять, и делали его своим тотемом. Сделай то же самое — носи свое прозвище с гордостью.

— Кракен — это кальмар, а я не похож на кальмара.

— Во времена Средневековья это животное считалось мифологическим. Его можно встретить в портуланах[40] и бестиариях, подобно морским змеям или Левиафану. Он появляется в скандинавских текстах, в «Эддах», которые читали скальды или поэты-викинги. А сейчас, тысячу лет спустя, вдруг выяснилось, что эти звери существуют. Их выбрасывает на берег даже здесь, в Кантабрии. Необыкновенное животное, упрямое, живучее, невероятной природной силы, которую ему не нужно демонстрировать. Это имя не кажется мне тяжким бременем.

«Что ты знаешь о моей жизни», — с горечью подумал Унаи.

И это было правдой. Ни Сауль не знал о жизни Унаи, ни Унаи не знал о жизни Сауля.

Оба продолжали подъем молча, исподволь следя за парой, которая двигалась в нескольких метрах впереди. Сауль следил за Ребеккой, а Унаи — за своим другом Асьером, о котором он беспокоился после сцены в Гастелугаче.