Во-вторых, в современных жестовых языках есть ряд способов прояснения того, кто, что и кому сделал, самый простой из которых — порядок жестов (Liddell 2003); и, естественно, порядок слов весьма часто используется и в звучащих языках. Почти во всех языках мира, как жестовых, так и разговорных, актор/субъект ставится в высказывании перед пациенсом/объектом, по-видимому, поскольку в реальной жизни каузатор (causal source) обычно движется и проявляет активность ранее тех вещей, на которые он воздействует или влияет. Таким образом, этот принцип упорядочения хотя бы в какой-то мере имеет естественное происхождение, но чтобы быть продуктивным, он нуждается в конвенционализации в противовес другим альтернативам. К тому же, жестовые языки часто тоже используют пространство для этой же функции: например, для того, чтобы знаками показать, что я даю тебе что-либо, я делаю свой знак иконичным, изображая факт передачи чего-либо от меня тебе в пространстве, аналогично — с передачей от тебя мне; это явно средство естественного происхождения. Говорящие на жестовом языке также могут, как было замечено выше, обозначить пациенс данного действия путем пантомимического показа этого действия в направлении перцептивно доступного объекта; это средство иногда называют согласованием, подчеркивая его сходство с таким явлением, как согласование глагола с подлежащим в звучащих языках. Чтобы обозначить, кто совершает действие, использующие жестовые языки могут также располагать свое тело в пространстве таким образом, чтобы индексально имитировать пространственную перспективу участника; это еще одно естественное иконическое средство. Оба типа языков также иногда используют конвенциональные жестовые знаки, слова или маркеры (например, предлоги, падежные маркеры) для обозначения роли, которую гот или иной участник играет в событии.

В-третьих, в обеих модальностях коммуникант каким-то образом выражает свой мотив (а иногда и другие установки) в качестве дополнительной информации, чтобы помочь реципиенту сделать вывод о своей социальной интенции. В обеих модальностях эти установки склонны становиться естественными способами выражения эмоций, хотя для того, чтобы выполнять функции контрастивных маркеров (contrastive markers), они должны быть конвенционализированы. Поэтому вопрос задается с определенным выражением лица в жестовых языках и/или с определенной интонацией в звучащих языках, что, вероятно, в древности было связано с естественными выражениями замешательства и/или удивления. «Не очень вежливые» просьбы (not-so-polite requests) могут осуществляться с требовательным выражением лица или требовательным тоном, что, вероятно, в древности было связано с выражениями гнева. Эти выражения мотивов — с естественной основой в виде человеческих эмоциональных реакций как в жестовых, так и в звучащих языках — приобрели конвенциональность, каждое своим особым образом, в обеих модальностях.

В предыдущей главе то, что мы называли естественной коммуникацией, означало коммуникацию, основой которой являются жесты, основанные на действиях (action-based gestures) и адаптировавшиеся к таким естественным реакциям человека, как прослеживание взора другого — т. е. указательный жест — и интерпретация действий окружающих с точки зрения их намерений — т. е. пантомима. Люди обладают способностью понимать эти жесты без какой-либо специальной подготовки (если мы предполагаем, что у них имеется базовая структура разделения намерений кооперативной коммуникации с коммуникативными намерениями, совместными знаниями и т. д.). Так турист понимает подобные жесты естественным образом в магазине или на вокзале в другой стране. Конвенционализация устраняет естественность и заменяет ее, так сказать, совместной историей обучения: каждый, кто вырос в данном сообществе, знает, для чего обычно используется та или иная произвольная коммуникативная конвенция, поскольку у всех был похожий опыт обучения в этой области, и это, в свою очередь, тоже является общим знанием.

Синтаксические средства и конструкции устроены похожим образом, несмотря на попытки превратить их в бессодержательные алгебраические правила (см., напр., Chomsky 1965; Pinker 1999). Каждый из множества разнообразных языков, которые есть в мире, как звучащих, так и жестовых, обладает своими синтаксическими и прочими грамматическими конвенциями, необходимыми для структурирования высказываний, чтобы решать различные задачи, которые ставит информативная коммуникация. На самом деле, в каждом языке мира имеется множество заранее сформированных конструкций, которые сочетают в себе различные типы жестовых знаков/слов и грамматических маркеров для использования в рекуррентных коммуникативных ситуациях. Например, в английском языке пассивная конструкция (скажем, The dog was injured by the car ‘Собака была ушиблена машиной’) состоит из определенной конфигурации составляющих (каждая из которых также имеет свою внутреннюю структуру) для выражения конкретной коммуникативной цели. Этот, более функциональный, подход к грамматике, не отрицает ни наличия принципов обработки или вычисления, которые в какой-то мере формируют или ограничивают виды грамматических паттернов, которые человек может конвенционализировать, ни гипотезы о том, что все начиналось с «естественных» принципов, таких, как постановка первым агенса действия. Но то, из чего грамматика состоит наиболее непосредственно, — это набор конвенциональных средств и конструкций (по-разному конвенционализированных в разных языках), необходимый для облегчения коммуникации, когда необходимо обозначить сложные ситуации за рамками момента «здесь-и-сейчас».

6.2.2. Никарагуанский жестовый язык

Крайне интересная иллюстрация перехода от «простого» синтаксиса к «серьезному» (и заодно истоков конвенционализации грамматики) предоставляется различными поколениями пользователей никарагуанского жестового языка (Nicaraguan Sign Language, далее — NSL). Этот язык демонстрирует ситуацию, в которой глухие дети, каждый из которых самостоятельно добился некоторого успеха в использовании некоей разновидности «домашних» жестов, были сведены вместе в условиях школы. Они самопроизвольно сформировали способы коммуникации друг с другом, используя простой набор жестов, а новые дети, приходившие в школу, учились этим жестам от них. Уникальность этой ситуации в том, что она возникла всего несколько десятилетий назад, и поэтому первое поколение детей еще живо, а два других поколения, на данный момент взрослых и детей, также доступны для изучения. Основное открытие заключается в том, что более юные носители, судя по всему, более свободно владеют им и, по всей видимости, добавили к этим жестовым знакам некоторую грамматическую структуру, в сравнении с создателями языка, относящимся к старшим поколениям.

Пользователи «домашних» жестов, как отмечалось выше, весьма привержены ко всему, что изобретается ими или их родителями, с упором на «естественность» (иконичность); это связано с тем, что другие люди не участвуют в процессе создания жестов. Но при рождении нового языка, такого, как этот, вступает в действие новый процесс. В процессе коммуникации друг с другом множеством носителей языка изобретаются новые жестовые знаки и конструкции, и когда они путем имитации усваиваются «новичками» в данном языке, нс всегда осознающими естественность их происхождения, мы опять приходим к «дрейфу в направлении произвольного выбора средств» («а drift to the arbitrary»). Мы можем называть этот процесс конвенционализацией грамматики (или «грамматикализацией», хотя у этого термина есть другие коннотации), и он будет довольно подробно описан ниже. Для наших нынешних целей важен просто тот факт, что добавление