Линда была счастлива, но в ней то и дело просыпались какие-то глубинные чувства, заставляя всего бояться. Сумеет ли она заботиться о ребенке, когда он родится? А вдруг не родится? Она может его потерять, такое случается. И что бы я ни говорил, что бы ни делал, ничто не могло развеять подобных страхов, — они овладевали ею безраздельно, но, к счастью, потом проходили.

В конце июня мы поехали в Норвегию в отпуск: сперва на несколько дней на Трумёйю, потом в Ларколлен, где мы сняли домик у Эспена и Анны, а оттуда к маме в Йолстер.

Водительских прав не было ни у нее, ни у меня, и я тягал наши чемоданы в аэропортах, поездах, автобусах и такси, а Линда шла рядом, ей нельзя было поднимать ничего тяжелее яблока. В Арендале нас встретил Арвид, он был тоже с Трумёйи, но несколькими годами старше меня и изначально приятельствовал с Ингве, а мы пересеклись в Бергене, где он тоже учился; несколько месяцев назад он гостил у нас в Стокгольме. Он хотел забрать нас в гости к себе домой. Но я знал, что Линда устала и захочет сначала заселиться в снятый нами домик, и, чтобы придать своей просьбе весомости, я практически вместо здрасте сообщил Арвиду, что мы ждем малыша.

Посреди залитой солнцем арендалской улицы это прозвучало резко и бестактно.

— О! Поздравляю, — сказал Арвид.

— Так что нам бы лучше сначала поехать в наш домик и отдохнуть.

— Не вопрос, — сказал Арвид. — Тогда я сейчас отвезу вас туда, а попозже заберу оттуда на лодке.

Домик оказался простецкий, кемпинговый, я пожалел о своей затее, как только его увидел. Я хотел, чтобы Линда полюбовалась на места, откуда я родом, на здешнюю красоту, но в этой халупе ничего красивого не было.

Линда поспала часа два, мы пошли на мол, и тут появился Арвид, сбривая моторкой пену с волны. Мы перебрались на Хисёйю, где он жил.

Маленькие белые домики на маленьких, в вечернем солнце почти красноватых скалах, окруженные зелеными деревьями, под сводом синего неба, над сводом синей воды, вот мимо чего мы плыли, и я думал, блин, как же здесь красиво! И ветер, налетавший каждый день с заходом солнца. Он менял ландшафт до неузнаваемости, я видел это сейчас и помнил по своему здешнему детству. Именно что до неузнаваемости, потому что точка сборки, соединявшая разные элементы в единый ландшафт, разлеталась под натиском ветра на части, как камень под ударом кувалды.

Мы высадились на берег, дошли до дома, сели в саду за стол. Линда погрузилась в себя, и в этом сквозила враждебность, я напрягся: за столом сидела вся семья и друзья Арвида, я впервые предъявил им Линду и хотел показать ее во всей красе, какая у меня замечательная девушка, а она артачится. Я нащупал под столом ее руку и пожал, она взглянула на меня, но не улыбнулась. А я-то знал, какой обаятельной она умеет быть, как хорошо дается ей как раз вот это все: сидеть за столом с другими людьми, болтать, рассказывать, шутить, смеяться. С другой стороны, успел подумать я, вспомни, как ты держишь себя с незнакомыми приятелями Линды. Молчишь, зажимаешься, стесняешься, можешь просидеть весь обед, не сказав ничего сверх строго необходимого.

О чем она думает?

Что ее задело?

Арвид? Желание покрасоваться, которое изредка накатывает на него?

Анна?

Атле?

Или все же я сам?

Не ляпнул ли я чего-нибудь сегодня?

Или дело в ней самой? И вообще никак не связано со всем вышеперечисленным?

После обеда мы поехали кататься на лодке, вокруг Хисёйи и дальше к Мэрдё, и, когда мы вышли на открытую воду, Арвид прибавил газу. Быстрая, легкая лодка глиссировала над водой, волны глухо ударяли о ее нос. Линда побелела, она была на третьем месяце, достаточно этих рывков, и она потеряет ребенка, читал я ее мысли.

— Попроси его потише! — прошипела она. — Это опасно для меня!

Я взглянул на Арвида. Он сидел у руля и с прищуром улыбался бившему в лицо просоленному свежему воздуху. Я сомневался, что опасность реально есть, и не сумел заставить себя вмешаться и попросить Арвида сбросить обороты, уж слишком это было глупо. Хотя Линду трясло от страха и злости. Ради нее я ведь могу вмешаться, даже если буду выглядеть идиотом?

— Все хорошо, — сказал я Линде, — это не опасно.

— Карл Уве, — прошипела она, — попроси его сбавить скорость. Это смертельно опасно. Ты что, не понимаешь?

Я придвинулся поближе к Арвиду. Мэрдё приближался жутко быстро. Арвид посмотрел на меня:

— Хорошо, правда?

Я кивнул и улыбнулся в ответ. Уже открыл было рот, попросить сбросить скорость, но ничего не сказал и снова сел рядом с Линдой.

— Это не опасно, — сказал я.

Она только стиснула губы, вся белая.

Мы прогулялись по Мэрдё, расстелили плед, попили кофе, съели печенье и двинулись назад к лодке. Вдоль пристани я шел рядом с Арвидом и сказал ему:

— Линда немного напугалась по дороге сюда. Она беременна, ты знаешь, и качка… Мы не можем идти обратно поспокойнее? Ну, ты понимаешь…

— Не вопрос, — сказал он.

Весь путь до Хове мы плелись самым малым ходом. Я прикидывал, демонстрация это с его стороны или искренняя забота. Получилось неловко. Причем оба раза: и когда я сделал ему замечание, и когда не вмешался по дороге туда. Ну что сложного — сказать: слушай, сбавь скорость, будь другом, моя беременна?

Тем более что страх и тревога у Линды не просто так. Ее выписали из клиники всего три года назад, до этого она два года находилась в маниакально-депрессивном состоянии. Рожать ребенка после того, через что она прошла, — определенный риск, она сама не знает, что с ней будет. Вдруг она снова войдет в маниакал или депрессию? Вдруг из-за этого ее положат в клинику? Что будет тогда с ребенком? Впрочем, она успела оправиться от того эпизода, была сейчас совершенно иначе укоренена в жизни, и я, видя ее каждодневно в течение почти года, знал, что все будет хорошо. На тот эпизод я смотрел как на кризис. Огромный, всесторонний, но оставшийся позади. Теперь Линда была здорова и телесно, и душевно, а скачки настроения, все еще случавшиеся время от времени, не выходили за пределы нормы.

Поездом мы доехали до Мосса, Эспен встретил нас на станции, и мы поехали к нему домой в Ларколлен. Линда подтемпературивала и легла отдохнуть, мы с Эспеном играли в футбол на площадке неподалеку, вечером жарили шашлыки, потом сидели с Эспеном и Анной, а позже с Эспеном вдвоем. Линда спала. На следующий день Эспен отвез нас в домик на острове Йелёйя, и мы прожили там неделю, пока они жили в нашей квартире в Стокгольме. Я вставал в пять утра и писал роман — потому что рукопись стала принимать именно эту форму — часов до десяти, когда просыпалась Линда. Мы завтракали, иногда я читал свеженаписанное, Линда всегда говорила, что очень хорошо, мы шли купаться на пляж в паре километров от нас, заходили в магазин, готовили еду, после обеда я рыбачил, пока Линда спала, вечером мы топили камин, разговаривали, или читали, или любились. Неделя прошла, мы поездом доехали от Мосса до Осло, оттуда бергенским поездом до Флома, пересели на кораблик до Балестранна, переночевали в отеле «Квикнес» и на другой день паромом перебрались в Фьэрланн. На борту мы встретили Томаса Эспедала, они с приятелем добирались в его летний домик в Суннфьорде. Мы не виделись с Бергена, и я был в упоении от самой этой встречи с ним, он один из лучших людей на свете. На пристани нас ждала мама, мы проехали мимо ледника, сверкавшего серо-белым блеском на фоне синего неба, потом миновали длинный туннель и вынырнули в вытянутую узкую темную долину, где часто сходили оползни, а оттуда — в Скей, в мягкий и плодородный йолстерский пейзаж.