– Мне послышалось, что у вас малюсенькая комнатушка?

– Зато мастерская у меня знаете какая просторная? Когда меня в чем-то упрекают, я умею делать выводы. После отъезда Мелани я кое-что перестроил. Да вы не бойтесь, может, я и медведь, но у меня не лесная берлога.

– Я и не боюсь! – возмутилась я.

– Разве что чуточку, – уступил Джордж-Харрисон.

Мы остановились перед магазинчиком – бетонным кубиком на обочине, освещенном фонарем. Похоже, Джордж-Харрисон был здесь частым гостем: хозяин сначала крепко пожал ему руку, а потом помог погрузить в пикап коробку со снедью. Я страшно проголодалась, поэтому, выбирая еду, явно перестаралась. Пока я рыскала среди полок, хозяин поглядывал на меня с улыбкой. Представляю, за кого он меня принял!

Была уже непроглядная ночь, когда мы съехали с шоссе на грунтовку. Берлога не берлога, но лесная чаща.

Но тут пикап выехал на опушку. Луна осветила мастерскую, совсем не такую, какой я себе ее представляла. Надо отдать должное его «бывшей»: мастерская оказалась не просторной, а попросту огромной. Передо мной вырос гигантский ангар с широкими окнами в железных рамах, под высокой крутой крышей. Джордж-Харрисон достал из бардачка дистанционный пульт и нажал кнопку. Вся мастерская засветилась, ворота гаража поехали вверх.

– Современно, да? – Он жестом предложил мне закатить пикап в гараж.

Я уже думала, что сюрпризы кончились, но где там! Внутри ангара пряталось, оказывается, жилище Джорджа-Хариссона – симпатичное голубое шале на сваях, окруженное террасой, за перилами которой я увидел стол и два стула.

– Раньше моя комната была на антресолях, – сказал он. – После ее ухода я разобрал антресоли и построил этот дом.

– Говоря о «кое-какой перестройке», вы явно скромничали!

– Согласен, я слишком размахнулся. Просто одно лето следовало за другим, а она все не возвращалась, вот я и не мог остановиться…

– Это была ваша месть?

– Типа того. Глупо, ведь она никогда этого не увидит.

– Если бы стройка развернулась снаружи, у нее было бы больше возможностей. Нужно было послать ей фотографию. На вашем месте я бы обязательно это сделала.

– Вы серьезно?

– Хотите, могу сделать селфи на крыльце.

Джордж-Харрисон расхохотался.

– И все-таки как-то странно, – продолжала я.

– Что странно?

– Обычно дома строят не внутри ангаров, а снаружи.

– Преимущество налицо: зимой, когда я выхожу из дому, мне не надо разгребать снег.

– Как же вы выгуливаете собаку?

– У меня нет собаки.

– Допустим. Здорово вы забаррикадировались!

– Вам нравится?

– Что вы немного чокнутый?

– Нет, мой дом!

– И то и другое совсем неплохо.

Он взял мою сумку и занес в шале. Потом накрыл стол на террасе. Звезд оттуда было не видно, зато тепло. В мастерской пахло древесной стружкой, я чувствовала себя на ничейной земле, на нейтральной полосе – приятное, оказывается, ощущение!

Мы оба устали с дороги и быстро отправились спать. Джордж-Харрисон устроил меня в гостевой комнате. Обстановка там была строгая, но приятная, получше, чем в моей лондонской студии. Ну и дура эта Мелани! Как можно было назвать медведем человека с таким тонким вкусом?

* * *

Назавтра я самовольно уселась за руль, не оставив Джорджу-Харрисону выбора. Я напомнила ему, что в Балтиморе он не пускал меня за руль, а он заметил, что вообще-то это его пикап. Но возражать не стал и, похоже, развеселился.

Мы ехали часа два, потом он указал мне на кованую ограду. Аллея, засыпанная гравием, привела нас к изящному строению на холме. В окрестном парке было безлюдно: слишком холодно, чтобы выводить обитателей пансионата на прогулку.

– Далековато от Гайд-парка, – сказал он.

– Вы уже бывали в Лондоне?

– Нет, знаю его только по фильмам. Ну и в Балтиморе просмотрел в интернете кое-какие фотографии.

– Неужели? Зачем?

– Из любопытства.

Я поставила пикап под кованым навесом, и мы вошли внутрь.

* * *

Я узнала женщину, сидевшую в большой гостиной. Она раздраженно наблюдала за тем, как соседка раскладывает пасьянс, словно давно ждала, когда та предложит к ней присоединиться. Ее кожа покрылась морщинками, но глаза сверкали в точности как на фотографии из кафе «Сейлорс». Встреча с Мэй сильно меня разволновала: я оказалась к ней не готова. Мэй любила мою мать, моя мать любила ее. Она столько о ней знала! Умерший старик как сгоревшая библиотека, как выразился один африканский поэт. Мне хотелось прочитать все книги, которые она хранила, пусть и сама о них позабыла.

– Ты приехал со своей подругой! Рада, что вы помирились! – воскликнула она, приподнимаясь с места. – Я знала, что ваша размолвка – это ненадолго. Не припомню уже, что послужило ее причиной, наверняка какой-то пустяк.

Судя по виду Джорджа-Харрисона, он готов был провалиться сквозь землю от смущения. Я немного подождала, прежде чем прийти ему на выручку, и протянула руку Мэй. Но она заключила меня в объятия и прижалась щекой к моей щеке.

– Надо же, а раньше ты меня целовала! Я же не виновата в том, что мой сынок вел себя с тобой по-свински.

Ее объятие были крепкими, кожа нежной. От нее пахло амброй, и я тут же узнала этот восточный аромат: такие же духи были у моей мамы.

– Это «Джики»? – спросила я ее.

– Раз знаешь, зачем спрашиваешь?

И она отвернулась от меня. Теперь ее внимание было приковано к сыну. Я решила оставить их вдвоем и сказала, что пройдусь по парку.

– Если решила тайком покурить, то гляди в оба, а то отнимут сигареты. Думаешь, ради твоего здоровья? Нет, сами потом выкурят! Ну, как дела в школе? – обратилась она к сыну. – Сделал уроки?

Я вышла пройтись, но холод был собачий, к тому же я не курю. Пришлось вернуться и сесть за стол рядом с читающим стариком. Видимо, чтение его сильно забавляло: он то и дело принимался смеяться. Потом я заметила, что он не переворачивает страницы, и вся похолодела. Даже снаружи мне было не так холодно, как здесь. Я отвернулась и стала наблюдать за Мэй и Джорджем-Харрисоном. Судя по всему, они о чем-то спорили. Вряд ли это был осмысленный спор. На самом деле я не просто наблюдала за Джорджем-Харрисоном: я им любовалась. В его жестах было столько любви и терпения, он так внимательно слушал мать, что я даже подумала, что согласилась бы потерять память, если бы знала, что меня будут так любить.

Мой сосед-читатель захохотал во все горло, потом его хохот перешел в приступ кашля. Он побагровел, как перезревший плод, весь напрягся, захрипел и сполз на пол.