— Тебе это зачтётся, — туманно сказал мужик и метнулся в сторону сваленных икон.

* * *

Поздно вечером явился Фёдор и забил кулаками в дверь Фаининой комнаты, крича пьяным голосом:

— Открывай, не прячься! Соседи сказали, что ты дома!

От каждого удара в дверь к сердцу приливала горячая волна страха, смешанного с отвращением и жалостью. Фаина не могла разобраться в своих чувствах, но знала только одно — она никогда больше не хочет видеть этого человека.

— Открывай! Не то дверь вышибу!

Фаина прижала к себе Капитолину:

— Ничего, ничего, дядя Федя сейчас уйдёт.

В округлившихся глазах Капитолины метался испуг:

— Мама, дядя Федя заболел?

— Да, заболел! Конечно, заболел! Разве может здоровый человек творить этакое?

Превозмогая себя, она подошла к двери и сказала негромко, но так, чтобы он услышал:

— Фёдор, прошу тебя, уходи. Я не хочу за тебя замуж. — Она зачем-то вытерла сухие глаза. Во рту тоже было сухо, и очень хотелось пить. Она облизала губы и добавила: — Я вообще не хочу замуж.

Он прекратил барабанить в дверь и зло проорал:

— Чистенькой голубицей хочешь остаться? Не выйдет, моя милая. Советская власть на крови стоит. Ох на какой кровушке: на белой и на красной! И ты бы без этой власти была сейчас портомойкой, а не в институте училась и людьми командовала.

Ссутулив плечи, Фаина закрыла лицо руками: в чём-то он прав, в чём-то неправ — не разобраться, не разложить по полочкам то, что сейчас творится в России и в душе. Помоги, Господи, укрепи!

— Федя, свадьбы не будет, — произнесла Фаина. Чтобы придать голосу ледяное спокойствие, ей пришлось несколько раз глубоко вздохнуть. — Уходи и никогда больше не приходи.

На несколько мгновений в коридоре воцарилось молчание, взорвавшееся яростным выкриком:

— Пропади ты пропадом!

Звуки за дверью затихли, и она услышала громкий топот по коридору, а потом хлопок входной двери. Тотчас где-то в кухне раздались возбуждённые пересуды бабы Маши и бабы Глаши, сквозь которые прорезался быстрый говорок соседки Акулины:

— Файка, слышь, Файка, ты что, сдурела — такого хорошего мужика упускать? Головой подумай, кому ты с ребёнком нужна?

— У меня два ребёнка, — прошептала сама себе Фаина. Её била нервная дрожь, но от упоминания потерянной Настеньки буря в душе стала стихать. Зачем девочкам отец, который церкви крушит?

Спать не спалось, и некоторое время прометавшись по комнате, Фаина потеплее укутала сопящую Капитолину и вышла из дома. В голове беспрестанной лентой крутились слова, которые она хотела бы высказать Фёдору, но промолчала. Она объясняла ему, ругала, уговаривала, даже мысленно вставала на колени, хотя умом понимала бесполезность тягостного для обоих разговора. На войну ушёл один Фёдор, а вернулся совершенно другой, и пока он сам не поймёт всю бездну своего падения — убеждения бесполезны. Никто не может силком заставить человека любить или верить. Любовь и веру можно только убить.

Опасаясь увидеть Фёдора, она кралась через двор, как кошка, шарахаясь по сторонам от каждой тени, сбегавшей к углам дома. Подумалось, что если стремглав помчаться проходными дворами, то можно напрямки выйти к дому Глеба. Даже если в окнах не будет света, то она всё равно поймёт, все ли благополучно, сумел ли он спасти иконы. Сердце стучало так, что казалось — его слышат даже жильцы верхних этажей. Фаина оглянулась по сторонам и перешла через дорогу.

— Эй, я здесь.

Развернувшись на тихий отклик, Фаина увидела тёмный силуэт на скамейке в глубине скверика.

— Глеб!

Стараясь унять бешеный ток крови, она прижала пальцы к вискам. Глеб приподнялся:

— Я знал, что вы не выдержите и пойдёте узнавать о судьбе икон, поэтому явился сам.

Без всяких сил Фаина рухнула на скамейку рядом с ним.

Хотя лицо Глеба скрывала темнота, она уловила в его голосе улыбку:

— Кое-что удалось спасти и спрятать в надёжном месте.

— Но как?

Глеб усмехнулся:

— Пригодилась одна забавная вещица, которую давным-давно друзья привезли мне из Парижа. — Он бережно дотронулся до её руки. — А вы, Фаина, как себя чувствуете?

— Я себя не чувствую, — Фаина опустила голову и вытерла сухие глаза, — но я выживу. Я не могу позволить себе раскисать. Спасибо Вам, Глеб.

Она поднялась, и он следом тут же вскочил на ноги:

— Нет-нет, это вам спасибо. Уверен, что спасённые иконы когда-нибудь обязательно вернутся на своё место. Иначе и быть не должно!

* * *

От холодной воды ныли и немели запястья, застуженные в ледяную зиму девятнадцатого года, но Надя заставила себя снова отпустить тряпку в ведро и туго отжать. Она ненавидела заплёванные лестницы с кучками шелухи от семечек и раз в неделю мыла ступеньки в своём подъезде.

— Ишь как барыня старается, — хохотнуло за спиной высокое женское контральто.

— Ничего, пусть и они поработают, чай, не сахарные, не растают, — ответил густой мужской бас.

Оставляя коричневые следы, двое протопали наверх по свежевымытому полу.

Надя вздохнула, вытерла свежую грязь и пошла на улицу вылить ведро в сточный люк.

Около дверей напротив стояла полковница Урванцева и смотрела, как пара мужиков споро вытаскивает из парадной длинный резной комод. Прислонённое к стене на земле стояло овальное зеркало в дубовой раме и рядом крошечный ломберный столик под зелёным сукном. За время революции полная Урванцева так похудела, что напрашивалось сравнение с девочкой-старушкой с тонкими ножками и крохотным морщинистым личиком.

Надя вопросительно взглянула на Урванцеву. В ответ та чуть качнула головой:

— Уплотняют.

— А вы куда, Дарья Петровна?

— Я перебралась в спальню. Там хоть тесновато, но окна на переулок и по утрам солнце заглядывает, — она зябко повела плечами, — терпеть не могу дворы-колодцы.

— Прекрасно вас понимаю, — сказала Надя, потому что утешить Урванцеву было нечем, а отмалчиваться не хотелось. — А вещи зачем выносят?

— Не знаю, — Урванцева вздохнула, — новые хозяева распоряжаются. Мне комоды всё равно ни к чему, в спальню много мебели не вобьёшь.

— Можно я возьму зеркало в детский сад?

— Берите, Наденька, что хотите. Кстати, — Урванцева положила руку на сердце и быстрым шёпотом спросила, — от вашего мужа по-прежнему нет вестей?

— Нет, — Надя постаралась, чтобы голос не дрогнул.

— Может, ещё получите, — без уверенности предположила Урванцева, — знаете, в войну происходят невероятные вещи. Буквально на днях моя приятельница получила весточку, от кого бы вы думали? — она сделала многозначительную паузу. — От бывшего кавалера, что пропал лет двадцать назад. Так что чудеса, Наденька, случаются, да ещё какие! — она вздохнула. — Хороший был доктор Сергей Александрович, душевный и безотказный, нам всем его не хватает.

То, что