чистке. Вас с товарищем Кожуховым просили быть обязательно.

— Спасибо, Катя, можешь идти, — ровным голосом сказала Ольга Петровна, хотя сердце в груди неприятно сжалось и зачастило. Она посмотрела на старый номер газеты «Правда», которую держала в руках, и закусила губу, потому что это было именно то проклятое обращение ЦК РКП (б) об «Очистке партии»[35], которое заставило сотрудников наркоматов смотреть друг на друга с подозрением и строчить доносы, а по ночам вместо сна мерять шагами ширину кабинетов и беспокойно курить папиросу за папиросой.

В обращении ставилась задача освободить партийные ряды от кулацко-собственнических и мещанских элементов из крестьян и уездных обывателей, а также проявить особую строгость по отношению к советским служащим — выходцам из буржуазной интеллигенции. Другой категорией вычищаемых являлись выходцы из других партий, причём наиболее опасными были признаны бывшие меньшевики. Ленин требовал из сотни бывших меньшевиков оставлять в партии не более одного и того сотни раз проверить.

Аккуратно, как особо важный документ, Ольга Петровна положила бумагу в папку и защёлкнула скрепкой. Получается, что она выходец из буржуазной интеллигенции, подлежащий проверке и чистке.

Поставив папку рядом с такими же пухлыми фолиантами, Ольга Петровна сплела пальцы под подбородком и посмотрела в окно, где червонным золотом пламенели листья клёна. За суетой и волнениями она и не заметила приход осени. Наверное, сейчас дочка собирает жёлуди, чтобы сделать из них смешных человечков. Полузакрыв глаза, Ольга Петровна попыталась представить себе длинноногую девочку в клетчатом платье, что было передано Фаине в прошлой посылке. Сколько же она не видела Капитолину? Год? Два? Носовым платком Ольга Петровна вытерла вспотевшие ладони и поняла, что завидует Фаине. У той есть семья — пусть из двух человек, но семья, любовь ребёнка, по утрам каша-малаша, а по вечерам книжки с картинками и капризы с укладыванием спать. А у неё пустая квартира да подначальные пишбарышни, для которых она бездушный начальник и ничего более. Но разве не она сама собственными руками отдала чужой женщине нет — не крикливую девочку и не обузу, а любовь — детскую любовь ребёнка к матери, ясную и чистую, как звон ручья в летний полдень, как полёт ласточки в небесах, как шелест листьев этого клёна! Оказывается, человеку обязательно надо, чтобы кто-то скучал по нему, ждал со службы, нетерпеливо заглядывая в окно, крепко обнимал на пороге и говорил: «Как же долго тебя не было!»

Впервые за долгое время Ольгу Петровну потянуло бездумно посидеть на скамейке, послушать шум листвы, ощутить на щеке дыхание дождика и ни о чём не беспокоиться. Боже! На что она променяла всё это? И главное, зачем? Не лучше ли было жить обыденной жизнью русской женщины, любить, верить, ждать и снова любить?

Когда от горестных дум защипало в глазах, Ольга Петровна поняла, что совершенно расклеилась.

Счастливы те, кто может позволить себе передышку и не думать о том, что в Москве началась грызня за власть. Больной Ленин почти устранился от дел, Каменев и Зиновьев активно копают под Троцкого, и всё чаще и чаще всплывает в разговорах имя Иосифа Сталина. Впервые услышав о том, что ради Сталина учредили должность Генерального секретаря ЦК РКП (б), Ольга Петровна не сразу вспомнила незаметного серого человека в высоких сапогах и с мягкими повадками затаившегося хищника. Он не любил быть на виду, предпочитая оставаться в тени, лишь изредка высказывая своё мнение.

— Отличная новость, — сказал тогда Савелий Кожухов, — Коба не подведёт, он верный ленинец и настоящий друг!

Ольга Петровна встала, накинула на плечи жакет и прошла через машинописное бюро, где от стука машинок немедленно заложило уши. Поднимались и опускались руки машинисток, щёлкали рычаги перевода каретки, и все машинки как одна выбивали в едином ритме устрашающие слова: чистка, чистка, чистка.

Товарища Кожухова она нашла на лестнице. От стоял у бюста Карла Маркса и курил папиросу, коротко и глубоко затягиваясь.

«Нервничает», — поняла Ольга Петровна.

— Савелий! — Она хотела продолжить фразу, но тот стиснул её руку своими железными пальцами и отрывисто сказал:

— Уже знаю! Не бойся, Оля, мы тебя в обиду не дадим. Ты хоть и член партии всего три года, но дашь фору многим болтунам, что любят прикрываться долгим партийным стажем! Главное — не дай втянуть себя в дискуссию. Сиди и молчи!

Незаметным жестом Ольга Петровна вытерла носовым платком вспотевшие ладони и внезапно с колющей остротой в груди вспомнила мужа. Не ошибался Вася, когда говорил, что новая власть сожрёт любого и не подавится. Зря она игнорировала его мнение. Советская власть — это тебе не «кровавый царизм», когда политкаторжане в ссылки с роялями ездили. Здесь разговор короткий: не нужен партии — значит к стенке и пуля в лоб.

Когда Ольга Петровна шла обратно, пишущие машинки переменили мелодию. Теперь они выстукивали «сиди и молчи», и Ольга Петровна вдруг с холодящей чёткостью осознала, что отныне молчание станет её девизом на долгие годы.

* * *

Густой осенний вечер, маячивший за оконным стеклом, зазывал накинуть на плечи пальто и неспешным шагом прогуляться по мостовой, пока ещё не укрытой первым снегом. Оглянутся не успеешь, как прикатит Покров и потянет за собой снега и метели, что будут выть в трубах долгими зимними вечерами.

Фаина подумала, что Глеб обещал к зиме наладить буржуйку и вывести дымоход в камин, благо домком разжился дровами и у них с Капитолиной появилась своя собственная поленница в углу двора. До тех пор, пока Капитолина не посадила в палец занозу, они складывали дрова с весёлой вознёй и шутками. Заноза, конечно, испортила дело, но ненадолго, потому что в качестве утешения Капитолина получила несколько превосходных щепок и обещание протопить её собственную игрушечную буржуйку — подарок Глеба. Но это будет потом, а сейчас Фаина сидела на собрании комсомольской ячейки и отчаянно хотела прикрыть глаза и окунуться в блаженную тишину.

Чтобы не задремать, она постаралась сосредоточиться на лице Октябрины с горящим точками румянца на скулах. Стоя у стены, та в волнении то сжимала, то разжимала руки и наконец торжественным голосом провозгласила:

— Нас здесь трое комсомольцев, товарищи, а трое — это полноценная комсомольская ячейка, поэтому первое заседание объявляю открытым!

«Там, где трое соберутся во Имя Моё, там и я среди вас», — вспомнила Фаина строки из Священного Писания и замерла, поражённая кощунственным сравнением.

В голову лезла всякая чушь наподобие Карла Маркса и Фридриха Энгельса, которые наверняка будут встречать усопших партийцев у двери коммунистического рая, изукрашенного красными полотнищами с призывами к