Вильгельм продолжал свои упражнения в политической риторике, которая порой доходила до немыслимых высот. 20 февраля в речи перед бранденбургским ландтагом он заявил примерно следующее:

Вильгельм много шумел о необходимости строительства настоящего флота, но дело пока не двигалось — вероятно, сказывалась оппозиция со стороны сухопутного лобби. Кайзер не забывал о море: его рабочий стол — подарок от британского королевского флота — был украшен выгравированным на поверхности знаменитым изречением Нельсона: «Англия рассчитывает на то, что каждый из вас выполнит свой долг». Весной в Кильском замке состоялась встреча с молодыми офицерами флота. Она не принесла удовлетворения кайзеру, который прервал беседу резким замечанием: «Вы говорите более часа, я внимательно вас слушаю, но пока никто не выступил с какими-либо позитивными соображениями». Зенден-Бибран предложил высказаться Тирпицу. Его выступление тоже не понравилось кайзеру. На следующий день все присутствующие получили взыскания.

Пока забота о флоте у Вильгельма свелась к разработке эскизов новых вымпелов и флагов. Он придумал собственный флаг капитана яхт-клуба. Его крайне занимал вопрос, должны ли трубы нового легкого крейсера быть расположены перпендикулярно палубе или могут слегка отклоняться от вертикали. Он внимательно ознакомился с чертежами своей новой яхты, а заодно внес изменения в список приглашенных на очередное «северное путешествие». Он вычеркнул фамилии Вальдерзее и Бронзарта — будут говорить только о делах и испортят все веселье. С точки зрения морского командования, именно по этой причине их и следовало бы пригласить. Последнее слово оставалось за монархом.

5 марта Отто Бисмарк рассказал баронессе фон Шпитцемберг, что именно он инспирировал появление в прессе статей, которые поставили Вильгельма в такое неудобное положение. Бывший канцлер сделал пессимистический прогноз: его меньше беспокоили внутренние проблемы, больше — перспектива войны с Россией. Он знал, что через два года, если не раньше, русские закончат перевооружение армии. «Самая опасная черта характера кайзера, — делился он с баронессой, — это то, что он очень подвержен постороннему влиянию и торопится тут же претворить в жизнь то, что ему в данный момент кто-то насоветовал; в общем, никакой последовательности…» На следующий день Бисмарк сообщил своей собеседнице подлинную причину своего увольнения: «Его главный придворный льстец Ферсен сказал ему, что, если бы у Фридриха Великого был другой канцлер, он бы никогда не стал Великим. Наш кайзер хочет, чтобы его именно так и называли».

Вильгельм все произносил речи. Особенно долго он говорил при открытии памятника своему деду Вильгельму I. Он напомнил присутствующим (вполне в духе Бисмарка, кстати) о том, что армия, а не парламент объединила страну в рейх. Это было 18 апреля, а 24-го ушел в мир иной тот, кто сыграл главную роль в успехах прусского оружия, — Гельмут фон Мольтке. Торжественные похороны состоялись 28-го числа. Вильгельм почтил своим присутствием траурную процессию, которая начала свое движение от колонны Победы. Как заметила баронесса фон Шпитцемберг, «чувствовалось отсутствие одного человека — Бисмарка». Выступая 7 мая в Бремене, Вильгельм доверительно сообщил аудитории: «Я хотел бы, чтобы дело сохранения мира в Европе было доверено мне. Я бы принял все меры, чтобы он никогда не был нарушен».

Журналисты скептически воспринимали заверения кайзера о его приверженности делу мира и о желании сделать свой народ счастливым и богатым. Для Вильгельма была характерна невоздержанность в словах и выражениях, но никто не решался сказать ему об этом. Он отказывался согласовывать заранее тексты речей с министрами, а те скрывали от него правду о той критической реакции, которую эти выступления вызывали в прессе. Даже Эйленбург трусил; самое большее, он осмеливался лишь посылать соответствующие вырезки из газет Маршаллю фон Биберштейну, чтобы тот при случае положил их на стол кайзеру. Вероятно, порой газетчики были слишком строги к Вильгельму. Ну чем так уж плоха речь, которая начиналась с таких проникновенных слов: «Я поведу вас к славному будущему»?

«Северное путешествие» 1891 года началось в Великобритании: кайзер прибыл туда, чтобы присутствовать на состоявшемся 9 июля бракосочетании Марии Гольштейнской и принца Альберта Ангальтского. Этому предшествовал официальный визит в Голландию. Эйленбургу, который добирался до Лондона самостоятельно, город не понравился: «Серое море жилых домов с высокими трубами и общественных зданий безвкусной архитектуры». В дневниковых записях он не стеснялся в выражениях по отношению к англичанам. У него, привыкшего к баварскому пиву, не нашлось добрых слов об английском его аналоге: от местного пива, заметил он, «воняет как от резинового плаща, и вкус у него соответственный». Единственное утешение он нашел во встрече со своим старым другом Раймоном Леконтом, который служил во французском посольстве при Сент-Джеймсском дворе. Позднее Леконт станет центральной фигурой в скандале по поводу гомосексуальных похождений Эйленбурга. История произведет эффект разорвавшейся бомбы.

10 июля в честь Вильгельма был дан обед в Гильдейском зале, на следующий день обед был сервирован в Букингемском Дворце. Вильгельм надел мундир прусского гвардейца. Эйленбург на этих приемах отсутствовал. Как он сам пишет, «я скрывался от него (Вильгельма), поскольку хотел побродить по Лондону один, наличие официальных приглашений сделало бы это невозможным». Все мысли Эйленбурга были тогда сосредоточены на том, как заполучить место посла при баварском дворе. Для достижения цели было необходимо избавиться от занимавшего этот пост зятя Бисмарка, графа Куно Ранцау.

Участники предстоящей экспедиции — чисто мужская компания — собрались в Эдинбурге. Эйленбург посетил расположенное неподалеку, на берегу Фирта, имение лорда Розбери, известного германофила. Природа ему понравилась, но он не удержался от язвительного комментария по поводу хозяйки: «Ну и наслаждение — созерцать прогуливающуюся в этих райских кущах его супругу — эту Ханну Ротшильд, с ее длиннющим носом и семитской похотью во взгляде! Что поделать, такова оборотная сторона медали». 14 июля экспедиция покинула порт Лейт. Путь был в направлении Арктики.

Развлечения на борту почти не отличались от тех, что были в прошлом году. Герц постоянно наступал на лапы двух любимых такс Вильгельма (Лаке и Дакс) и непрерывно ронял стаканы. Адъютанты Цицевиц и Куно Мольтке составили музыкальный дуэт — виолончель и рояль. Кайзер исполнял студенческие песни. Георг Хюльзен и Герц пели под фортепиано, последний иногда прочувствованно декламировал «Горные вершины» Гете. Еще один член компании изображал итальянского тенора — в арктической экипировке это выглядело особенно комично. Вильгельм предпочитал носить мундир адмирала шведского флота. Охотились на китов, пытались поймать белых медведей для «норвежского зверинца» в Роминтене. Рафинированному интеллигенту Эйленбургу запомнился отвратительный запах сушеной рыбы в Ганзейском квартале Бергена. Кистлер исполнял функции фотографа — особенно удачно у него получились снимки Георга Хюльзена, Герца и Кидерлен-Вехтера.