3 января 1893 года, вероятно, можно назвать днем прощания кайзера с идеей либеральной империи. Выступая перед своим генералитетом, он заявил: «Я добьюсь утверждения (военного) бюджета — любой ценой. Что понимает в военных делах это сборище шпаков? Я не потерплю, чтобы они сократили армию — хотя бы на одного солдата, хотя бы на одну марку, и, если посмеют ослушаться, я разгоню к дьяволу этот рейхстаг полупомешанных!» К середине года бюджет незначительным большинством был принят рейхстагом.

Но вернемся к началу года. После воинственного выступления перед генералами Вильгельм отправился в Карлсруэ полакомиться трюфелями вместе со своими баденскими родственниками. Гогенлоэ, который также был приглашен, отметил леность кайзера, его нежелание читать доклады — Вильгельм явно потерял в глазах Гогенлоэ свой прежний блеск. Бывший там же Эйленбург доверительно сообщил Гогенлоэ, что его не привлекает пост статс-секретаря министерства, который ему сулили. Руководить внешней политикой он желает не больше, чем ехать в Лондон послом или стать министром двора вместо своего двоюродного брата Августа, «…он опасается, что постоянное общение с кайзером по должности разрушит тонкую ткань их отношений; а для кайзера нужнее всего именно их дружеские отношения; он знает, что мне лично от него ничего не нужно и мои советы всегда абсолютно бескорыстны», — писал Гогенлоэ.

Эйленбург все более укреплялся в мысли, что Бюлов должен сменить Каприви. Бюлов в письме Эйленбургу, датированном 9 января, буквально исходил высокопарными банальностями, которые так импонировали художественной натуре его адресата: «Все говорит за то, что в сравнении со всеми прочими странами Европы у нас самая здоровая обстановка. Мы здоровы от корней до кончиков кроны. У нас монарх, которого отличают достоинства, какие нельзя приобрести иначе как от природы, и недостатки, что легко изживаются». Излагалась в письме и новая политическая программа: основные направления политики определяет кайзер, конкретное воплощение ляжет на плечи Бюлова, Филиппа Эйленбурга и его кузена Бото. Назначениями на дипломатической службе будут ведать Гольштейн, Кидерлен-Вехтер и Эйленбург.

18 января была образована новая правая партия Союз сельских хозяев, или Аграрная лига. Ее платформа заключалась в противодействии торговой политике Каприви. Вальдерзее отметил, что из партийной программы были удалены антисемитские моменты. Генерал сравнивал действующего кайзера с королем Фридрихом Вильгельмом IV, который своей нерешительной позицией в революции 1848 года и неспособностью противостоять Австрии заслужил себе плохую репутацию в глазах твердокаменных пруссаков. По его словам, «оба были идеалистами, которые начинали свою деятельность с множества прекраснодушных, но плохо продуманных проектов и быстро познали горечь разочарований. Обоих объединяет склонность поддаваться тому или иному настроению и перепрыгивать от одной идеи к другой. Тот период мне живо напоминает царящая ныне всеобщая неопределенность и неудовлетворенность, следствие отсутствия у императора какой-либо ясной цели». По здравом размышлении Вальдерзее вынужден был признать, что его сравнение не вполне точно: Вильгельм не самодержец и в отличие от Фридриха Вильгельма не любит, чтобы его окружали талантливые и умные советники.

Германия помнила Бисмарка. Демонстрации солидарности с бывшим канцлером проходили во всех городах, куда приезжал Вильгельм. Кайзер понимал, что демонстрациями выражают протест против его политики. Неизвестно, испытывал ли кайзер угрызения совести по поводу того, как он обошелся с человеком, имеющим такие заслуги перед рейхом. Известно, что Вильгельм с удовольствием пошел бы на мировую, но не хотел терять лицо. Феликс фон Бетман-Гольвег, отец будущего канцлера, пытался примирить их, но по стране моментально распространился слух, что Вильгельм намерен вернуться к прежнему политическому курсу и будет вынужден чуть ли не на коленях упрашивать старика Бисмарка вернуться на свой пост. В таких условиях монарх, разумеется, не смог предпринять каких-либо шагов к примирению, он «укрылся за каменной стеной молчания», как сказала баронесса фон Шпитцемберг.

Эйленбург продолжал повсюду сопровождать кайзера. Он участвовал и во всех «северных экспедициях», хотя к развлечениям на борту относился иронично. Летом 1893 года участников экспедиции ожидала новая роскошная яхта «Гогенцоллерн», спущенная на воду совсем недавно, 7 апреля. Вильгельм тщательно следил за ходом ее строительства, предусмотрел максимальный комфорт. Адмирал Холльман намекнул кайзеру на его расточительство, Вильгельм отреагировал резко: если адмиралтейство не хочет тратиться, он заплатит из собственного кармана. Ему робко предложили перевезти со старой яхты столовое серебро — Вильгельм и слышать об этом не хотел: по его мнению, на новой яхте все должно быть новое.

Экспедиция 1893 года отличалась от предыдущих — в числе ее участников были две дамы: Дона и Цилли — Цецилия Мекленбург-Шверинская, будущая кронпринцесса. Вильгельм не был любителем светских бесед с дамами. Для кого-то он делал исключение, но только не для собственной супруги. Для Доны присутствие на борту было вопросом самоутверждения. Вильгельм открыто говорил, что нечего ей там делать. Вскоре Дона убедилась в этом лично. Эйленбург оставил краткие характеристики своих спутников: Плессен — «фальшив», Линкер — «обаятелен», доктор Лейтольд — «великолепен», Кидерлен-Вехтер — «резковат», Зекендорф — «дурак», Куно Мольтке — «мой коллега-музыкант», Липпе — «неглуп и приятен в обращении», Зенден — «деловит, но полупомешан», Герц — «ни к чему не способен, комедиант поневоле», что касается фон Хюльзенов, то Георг — «симпатичен и легок в общении, но с явно преувеличенным представлением о себе», а Дитрих — просто «заурядный берлинский бурш».

Яхта достигла берегов Англии, Вильгельм сошел на берег в сопровождении Эйленбурга. 29 июля кайзер в мундире адмирала британского флота встретился с английскими родственниками герцогом Коннаутом и принцем Уэльским. В ходе беседы было выражено опасение, что между Великобританией и Францией вскоре может вспыхнуть война. В дневниковой записи за 30 июня Эйленбург отметил, что «вернувшись на борт „Гогенцоллерна“, кайзер сразу же прошел в свой салон. Он был во взвинченном состоянии». Волнение его объяснялось тем, что, по его подсчетам, британский флот уступает по мощи объединенным флотам Франции и России, а германская армия еще недостаточно сильна, чтобы вести войну на два фронта. «Франция удачно выбрала момент, — так передает Эйленбург слова кайзера. — Германия потеряет престиж, если не возьмет теперь на себя руководящей роли; вопрос стоит так: или мировая держава, или ничто». Его собеседник не проявил никакого энтузиазма по поводу идеи Вильгельма идти на выручку к англичанам. 5 августа они вновь обсудили международную ситуацию за кружкой послеобеденного пива. С точки зрения Эйленбурга, никакой угрозы германским интересам не было, у кайзера просто-напросто расходились нервы.

Следующий день принес испытание уже для нервов Эйленбурга — в виде пронзительных звуков волынки. Кризис к тому времени уже миновал. Королева устроила в честь почетных гостей торжественный обед в Осборне. Обслуживали прием четверо шотландцев и четверо индусов. Виктория была одета в черный бархатный костюм. Она подняла тост за «моего дорогого внука», присутствующие подняли свои бокалы в честь «германского кайзера». Вильгельм ответил тостом за королеву. Тут и начался тот самый, по определению любителя классической музыки Эйленбурга, «жуткий скрипучий вой» шотландских волынок. Во время застолья он наблюдал за королевой и Вильгельмом — как они разговаривают между собой, как ведет себя кайзер по отношению к своей бабке. Он отметил, что королева свободно владеет немецким. Виктория беседовала с Эйленбургом, и он понял, что Викки успела рассказать матери о нем. Вильгельм старательно играл роль любящего внука.