описывает любые условия, от буквально фекальных до удручающе экзистенциальных. Вздохнув, я отправился в туалет, но тут из-за кухонной двери высунулся Лё Ков Бой и сказал: поди сюда, Камю. С ним на кухне были Ронин и Бон и еще парочка гномов, которые готовили мясо какого-то умершего животного, чтобы потом выдать его за горячую закуску, и так стучали тесаками, что на кончиках их сигарет подрагивали столбики пепла. Увидев Бона, я вспомнил о том, чего так ждал и так страшился, – о представлении «Фантазии» через две недели, когда я, если повезет, снова увижу возлюбленную мою Лану и Мана, это если не повезет ни мне, ни ему. Наше роковое рандеву приближалось, а я так и не придумал, как его спасти, и потому с радостью отвлекся на сигарету, которую мне протянул Лё Ков Бой. Бон дал мне прикурить, а Ронин сказал; мы нашли твои туфли.

Мои туфли?

Мы тебя по туфлям выследили, помнишь? Этот передатчик – настоящий шедевр, американские разведывательные технологии, и недешевый, кстати. Звонит мне, значит, человечек из Индокитая, который его мне и одолжил. Я, признаться, совершенно забыл, что передатчик-то надо вернуть. И тут я вспомнил, что, когда мы тебя нашли, ты был босой. А потом я вспомнил, что туфель твоих там нигде на полу не видел. И вот я и говорю себе, а что, если…

Он сбежал в моих туфлях.

Ронин ухмыльнулся и показал на стоявший рядом металлический ящик, на зеленом экранчике которого среди линий координатной сетки медленно двигалась мерцающая точка. Я за ним уже пару дней приглядываю, сказал Ронин. Два вечера подряд он возвращается в одно и то же место и остается там на ночь. Скорее всего, и сегодня вечером будет там.

Повеселимся, смеясь, сказал Лё Ков Бой. Он налил нам по стопке мерзейшего китайского пойла, которое на вид было как вода и не имело никакого вкуса, просто сразу выжигало весь пищевод. Меня чуть не вырвало, на глазах выступили слезы, Бон даже в лице не изменился. Мое немужественное поведение позабавило Ронина, и он, посмеиваясь, налил себе вторую стопку и, опрокинув ее, замычал от удовольствия.

Что правда, то правда, причмокнув, сказал он. Ох, повеселимся!

Мы не сразу отправились за Моной Лизой. Сначала мне нужно было спуститься в подвал и прочистить забитую глотку измордованного туалета. Посетителей в ресторане почти не бывало, а те, что и были, еще ни разу ничего не доели, поэтому вряд ли преступником был посетитель. При этом каждый сотрудник ресторана клялся и божился, что катастрофа произошла не по его вине, и валил все на других.

Навевает ностальгию, правда? – сказал Лё Ков Бой, когда я, дрожа и смаргивая слезы, вышел из туалета. Сразу вспоминаешь, как все это было на родине, когда мы присаживались у ручейка или прудика, глядели на звезды, слушали цикад. Дышали свежим воздухом! И никаких тебе вонючих туалетов и засорившихся унитазов. Главное, ниже по течению не оказаться. На вот, выпей еще, полегчает.

Он налил мне еще одну стопку чудовищного китайского самогона, и от ожога я и вправду позабыл все, что только что видел и нюхал. Вид человеческого нутра – зрелище не из приятных.

Выехали мы ранним вечером, в фургоне, в котором обычно возили продукты для ресторана, но теперь на нем был нарисован логотип вымышленных электриков, «БРАТЬЯ КИТ». Лё Ков Бой вел фургон кое-как, скорее всего, нарочно, потому что других сидений в нем не было и мы с Боном елозили по полу в грязном, темном и обширном кузове, а Лё Ков Бой только посмеивался. Если кто увидит припаркованный фургон электрика, то не удивится, сказал Ронин, который сидел на пассажирском сиденье, держа на коленях прибор слежения и карту с координатами того места, куда приходил Мона Лиза.

Ехали мы где-то полчаса, куда-то на окраину города, все курили, а Лё Ков Бой командовал магнитолой, ставил то попсу, то рок, и среди песен особенно выделялась «Seasons in the Sun», которой мы все четверо – и как минимум парочка моих призраков – подпевали со слезами на глазах:

Прощай, мой друг, так тяжело

Мне умирать, когда все расцвело,

Столько девушек вокруг,

Столько птичьих песен вдруг,

Не забудь меня, мой друг.

Песня удачно сочетала в себе бодрый поп, добрую меланхолию и доступную философию, которая идеально отражала нашу вьетнамскую чувствительность. В том числе и почетную вьетнамскую чувствительность Ронина, который, подобно всем белым мужчинам, искавшим статуса почетного вьетнамца, обнаружил, что получить его как нечего делать, потому что мы смущены, польщены и удивлены тем, что невьетнамец хочет быть с нами одного поля ягодой, что, разумеется, было очередным доказательством незавидного статуса нашей страны и нашей коллективной ментальной заколонизованности. Французы с американцами и, кстати, китайцы с японцами тоже воспринимали это все как должное, считая, как и положено империалистам, что все хотят быть французами, американцами, китайцами или японцами.

Было солнышко у нас,

Была радость каждый час,

Но забыли детство мы,

Солнце село за холмы.

Вот так мы и проводили время, пока наконец Лё Ков Бой не остановил фургон возле дома, где жил Мона Лиза, и не сказал: а теперь ждем.

Ронин постучал по экрану прибора слежения и сказал: есть, задвигался. Он в паре километров от нас. Он взглянул на меня: тебе нужно будет его опознать.

Следующие несколько часов один из нас сидел впереди, а остальные трое прятались в кузове, курили, играли в карты и другие азартные игры, искалечившие огромное множество вьетнамских жизней – меньше, чем война, правда, но больше, чем романтическая любовь. Но мы ведь были гангстерами! Калечить жизни – и наши собственные в том числе – это и осознанная цель, и экзистенциальный риск нашей профессии. Убивая время, мы только не курили гашиш и не пили спиртное, потому что Ронин сказал, что мы на работе. Я проигрался и сидел в углу, с обидой глядя, как Лё Ков Бой и Бон ставят на кон мои денежки, и тут сидевший впереди Ронин сказал: он приближается. Мы с Боном натянули длинноволосые каштановые парики и вязаные шапочки, затем Бон нацепил очки с затемненными стеклами, а я надел свои ненастоящие «авиаторы». Мы сняли штаны и куртки и натянули другие штаны и куртки, вытащенные из мусорного мешка с маскировкой, которую Ронин раздобыл черт его знает где. Лё Ков Бой повернул ключ в зажигании и отъехал от дома, а я