по двадцать килограмм. Неделю назад именно они стали причиной, по которой один из фаронов неправильно сгруппировался при приземлении и сломал себе позвоночник. Мешком с песком матоны оттащили кричащего от боли разумного за пределы тренировочного поля, и количество фаров стало двадцать два. Второй же причиной непосильно возросшей нагрузки была приходящая весна. В последние дни яркое солнце могло подтопить верхний слой снега, а ночные холода превращали его в ледяную корку, на которой мы частенько поскальзывались. Позавчера одна из девушек оступилась и сломала себе ногу, и количество новобранцев опять приблизилось к значению фарасара в шестнадцать бойцов.

После разминки Клаус отправил фаронов заниматься фехтованием, и вызвал на поле семь матонов. У каждого в руках был широкий круглый щит, взятый специально для моей сегодняшней экзекуции. На первой тренировке ровно минуту я должен был не подпускать к себе матона, и считался мёртвым, если меня коснутся ладонью.

— Береги руки, Лик’Тулкис, — Клаус дал отмашку.

Сначала вышел один матон. Отведённую минуту продержаться было нетрудно, гораздо сложнее контролировать силу замаха и вымерять точное место удара. Я мог бы как ошпаренный долбить посохом, но вибрация от ударов рано или поздно превратила бы мои руки в дрожащие культяпки. Так что я вымерял и анализировал стойку матона, кочки льда под его ногами, качание щита в такт дыханию — и в нужный момент бил в край щита. Он отклонялся в сторону, и защитник академии отступал.

С двумя матонами продержаться тоже не составило труда: держа каждого по правое и левое плечо, я успешно подгадывал время для удара. Против трёх матонов было уже сложнее, приходилось всё время поворачиваться и крутится, но и это испытание я выдержал.

Против четверых противников я продержался только благодаря удаче, покинувшей меня на следующем раунде. Я едва поспевал отслеживать перемещения пяти врагов, и меня постоянно хлопали ладонью по спине. Когда же на поле вышли все восемь матонов, Клаус разрешил им бить меня щитом. Только плашмя, конечно, но и этого хватало, чтобы спустя десяток секунд после начала раунда один морщинистый разумный падал на землю. И каждый раз ближайший матон показательно заносил щит и резко опускал, останавливая кромку в сантиметре от моих глаз. В реальном бою подобный удар с лёгкостью проломил бы череп, матоны таким нехитрым образом показывали мне смерть.

Спустя несколько часов подобного спарринга началось следующее упражнение. Матоны отсыпали землёй круги, один в другом с уменьшением в два метра, от самого большого в двадцать метров в диаметре. Последний круг так и вовсе получился в два метра. Вначале матоны встали на границе большого круга и, собираясь делать по шагу каждые тридцать секунд, поставили мне задачу в течение десяти минут не подпускать их к следующему кругу. С этим проблем у меня не возникло. На следующем испытании диаметр кругов сузился, а потом ещё, и ещё — вскоре я перестал справляться из-за накопившейся усталости и постоянного бега от матона к матону.

Следующим испытанием было преодоление стены щитов. Потом опять спарринг, потом вновь стена щитов. Каждый раз, когда я проигрывал или допускал ошибку — Клаус останавливал тренировку и доходчиво объяснял, что именно я сделал не так. Эти короткие промежутки дарили секунды отдыха, но, всё равно, на обеде в академической харчевне я едва удерживал ложку двумя руками. Они дрожали, пальцы едва сгибались, а в кистях, локтях и плечах болело как у старика-артрозника.

После обеда начался второй этап особой тренировки, повторявший первый, но теперь матоны могли пользоваться любыми умениями. И они ими пользовались, теми же «Рывками» и «Ударом щита». Для меня же умения были под запретом, как и всегда до этого. В этом и был заключён второй смысл особых тренировок, когда как первый — в кратчайший срок «нарастить» мне мышечную память и реакцию.

Ещё на первой тренировке Клаус объяснил, что умения запрещены для моего же блага. Сама моя жизнь зависит от того, смогу ли я без умений выстоять против ничем не ограниченного противника. Это не значит, что в настоящем бою я должен обходиться без умений, даже без базового «Рывка» — но я должен по максимуму экономить свои силы. Битву ведь можно выиграть двумя способами — продержаться дольше врага, или убить его быстрее, чем он убьёт тебя. Ну а раз ксатам по договором со Всеобщей Церковью разрешено владеть только посохом и кинжалом, то путь к победе выглядит очевидным. Ещё тренировки помогут мне подгадать время, когда противник соберётся использовать умения, и вобьют в мою голову правило убивать врага сразу, не дожидаясь раскрытия его потенциала.

В конце сегодняшней тренировки, когда матоны с щитами ушли в башню, а я едва удерживал посох в руках — Клаус подозвал двух фаронов с самым низким показателем Воли, чтобы те стали манекенами для отработки печатей.

Наверно, от усталости я не почувствовал угрызений совести, когда зачитал строки «Паутины» и молочного цвета шарик попал в грудь фарона. Его ноги белёсыми нитями привязались к земле, а система тут же оповестила, что заклинание будет действовать ровно десять секунд. Во второй раз «Цепь притяжения» сорвалась с моей руки шариком цвета старой ржавчины, под ногами фарона вспыхнула печать сходная свитку. Разумного сорвало с места, и он как огромным «Рывком» преодолел семь метров, врезавшись в меня и сбив с ног.

Вот только от усталости я не почувствовал и как сработали печати, заряженные Раскаей. Я просто не понял момента, когда подал ману в печати и заклинания активировались. Неприятно, но ещё будет возможность их проверить перед добычей полёвок.

— Лик’Тулкис, мы извещены о предстоящем в следующем налиме, — сказал Клаус, отпустив фаронов. Они безмолвной покачивающейся линией побрели в башню. — Магистрат поставил меня возглавить твоё сопровождение, вместе с шестью другими матонами и фарасаром.

— Хорошо, а то вместе с нами туда попрётся два десятка не самых приятных личностей.

— Это неважно, нам приказано не допустить происшествий. Дам совет, — Клаус взял в руку покрытый изломанными линиями листок. — В бою нет времени перебирать свитки разных печатей. Их нужно пометить, чтобы различать на ощупь.

Баня, к которой приписан мой барак, как и многие здания в академическом городке была квадратной. На её углу располагался вход с длинным коридором за ним, поделённым на две секции — в первой оставляли уличную одежду, а во второй оставшееся бельё складывали в небольшие корзинки на полках. Я до этого мылся либо в одиночестве, что мне несказанно нравилось, либо в компании с фаронами и не боялся, что мои вещи украдут. Да и вообще никто