«Вазы Франсуа», где он, высадившись, уже без Ариадны, на Делосе по пути в Афины, аккомпанирует «журавлиному» танцу спасенных афинских юношей и девушек[397]. Как непохож изображенный Евфронием холеный соблазнитель на плотно одетую мощную фигуру, надвигающуюся там на маленькую Эглу! У Клития Тесей не отводит плектр от струн, а у Евфрония, он, опустив плектр, заглушил звон струн левой рукой.

Ил. 187. Евфроний. Килик. 520–500 до н. э. Диаметр 33 см. Лондон, Британский музей. № 1837,0609.58

В тишине звучит «Здравствуй», процарапанное между головами Тесея и прекрасной критской царевны. Ее руки, опущенные и разведенные в стороны, выражают изумление: левой она машинально-вежливо приподняла подол длинного хитона, а правая так и замерла с цветком, который она забыла протянуть юному музыканту, уступающему ей ростом. Фигура ее, в отличие от представленного в профиль Тесея, изображена в неопределенном трехчетвертном ракурсе, что, как мне кажется, говорит о смятении ее чувств, когда они соприкоснулись пальцами ног.

Сдерживаемый общераспространенным мнением о крайней скупости эллинского искусства на выражение человеческих чувств, я в который уже раз останавливаю себя вопросом: видели ли, обсуждали ли эллины проявления чувств, о которых я пишу? И снова пытаюсь оправдать свои фантазии. Чего ради, если не для пробуждения эмпатии, художники предпочитали изображать те, а не иные ракурсы, движения, жесты? Мне возразят: нынешние коды считывания душевных побуждений не могут быть идентичны эллинским. Хорошо, я допускаю, что более осведомленный читатель поймет состояние Ариадны иначе. Вряд ли, однако, он ухитрится вовсе не подумать о ее чувствах. Для столь стерилизованного восприятия ему пришлось бы отвергнуть миф, в котором красавица влюбляется в Тесея без памяти. Произведения искусства не оставляют равнодушными даже тех, кто не знаком с мифами далеких стран и не знает, что древние телесные и мимические коды могут быть недоступны нам или непереводимы, — вот что придает мне смелости.

Аверс этого килика украшен сценой похищения Антиопы — самой ранней из сохранившихся. Представить событие на корабле вряд ли было возможно, поэтому Евфроний опустил участников происшествия на землю и направил справа налево квадригу Тесея, чтобы не показалось, что тот сходит с остановившейся биги. Действия похитителя молниеносны: прижав к себе пленницу, но не забыв и о своих дротиках, он вскакивает на колесницу, натягивает вожжи и щелкает бичом. Профиль его, более изящный, чем на «циклическом» килике Луврского Мастера, спокоен, как если бы Тесей схватил не прекрасную амазонку, а сноп соломы. Разве что черная радужка, замкнувшая разрез глаза, придает взгляду целенаправленность. Чувствуется плотность объятия: в слитном силуэте двух фигур не сразу разглядишь контуры бедер Антиопы под обтягивающими фригийскими шароварами с узором из вертикальных глазков. Ее лицо с выпуклым лбом и аккуратным носиком тоже безмятежно. Протянув Пиритою лук, — с этого момента она не воительница — Антиопа бросает взгляд в сторону, как бы говоря симпосиастам: «Ничего не поделаешь…»

Как Тесей покинул Ариадну, первым наглядно представил около 490 года до н. э. афинский Мастер Литейной Мастерской на реверсе килика, найденного в далеких Тарквиниях (ил. 188). Стараясь не разбудить доверившуюся ему беглянку, афинский герой, которого торопит Гермес, замешкался, подбирая с земли небольшую вещицу, по-видимому, для него немаловажную: ведь он должен поспешить за божественным посланцем налегке в едва прикрывающей ягодицы тунике, и единственное, с чем не расстанется, — короткая палочка в правой руке. Тесей молод, хорошо сложен, гибок. Линия лба и носа пряма, подбородок изящен. Смелое новшество — глаз, не нарисованный анфас между носом и ухом, а занявший естественное положение в глазной впадине и поэтому видимый сбоку.

Ил. 188. Мастер Литейной Мастерской. Килик. Ок. 490 до н. э. Тарквинии, Национальный Археологический музей. № RC 5291

Ариадна повернулась во сне так, что сквозь прозрачный хитон видны ее груди и ноги. Над ее изголовьем витает крылатый мальчик. Еще недавно казавшееся убедительным мнение, что это Гипнос, помогающий Тесею ускользнуть незаметно[398], ныне опровергнуто. Эрот, а не Гипнос простирает руки над Ариадной, оберегая покинутую от страданий неразделенной любви и обещая (что ясно зрителю, но не ей) любовь Диониса. Подтверждением служит раскинувшаяся над нею виноградная лоза[399].

Допустим, жезл нужен Тесею как предводителю юношей и девушек, вызволенных из критской неволи, а в близком будущем — как царю. Жезл оправдывает любовную измену политической целесообразностью, наводя на мысль, что Тесей оставляет Ариадну не ради Эглы. Вещица же, которую он подбирает, — скорее всего, сандалия. В афинской вазописи сандалия (когда она одна) — символ насильственного принуждения: мужчины пускают ее в ход, вразумляя нерадивых детей и слуг, а также принуждаемых к сексу женщин[400]. Не хотел ли Мастер показать, что Тесей вовсе не собирается претендовать на Ариадну как на свою собственность, каковою она, по эллинскому обычаю, стала бы, женись он на ней? Тут стоит упомянуть о странном обычае, существовавшем на Наксосе: с невестой в ночь перед свадьбой должен был переспать юноша, родители которого были живы. Не выступает ли здесь Тесей в роли такого юноши накануне свадьбы Ариадны с Дионисом?[401] Бегство Тесея от Ариадны сопоставлено с бегством Елены от Менелая на аверсе этого килика.

Хотя в бегстве Тесея с Наксоса никогда не изображали Аполлона, косвенно он в этой интриге замешан: снявшись с якоря, Тесей возьмет курс не прямиком на Афины, а отклонится на север, к Делосу, чтобы преподнести там святилищу Аполлона статуэтку Афродиты, подаренную ему Ариадной. Осмелюсь домыслить: Аполлон отблагодарил его, заставив забыть сменить черный парус белым и, тем самым, погубив Эгея, с горя бросившегося со скалы в море. Таким способом в Афинах был приготовлен для Тесея царский трон.

Ил. 189. Евфимид. Амфора. Ок. 510 до н. э. Мюнхен, Государственные античные собрания. Инв. № J 410

Около 400 года до н. э. Исократ беззастенчиво восхвалял Тесея:

Привыкший властвовать над людьми, он все-таки был покорен красотой Елены. Несмотря на прочность своего царствования и величие родины, он счел, что всех этих благ недостаточно и ему не стоит жить, если он не добьется близости с Еленой. Когда он не смог добиться