Говорил Мендельн о смерти, но не как о чем-то непоправимом. По его словам, смерть являла собой всего-навсего одну из ступеней жизненного пути. Мастер Итон с сынишкой вовсе не остались в холодной гробнице навек, но продолжили существование в другом, ином мире. Все тяготы бренной жизни остались для них позади, и теперь обоих ожидали новые восхитительные приключения.

– Нет, – утверждал Ульдиссианов брат, – смерти не нужно бояться, смерть нужно принять и постичь.

Казалось, больше всего эти мысли удивили самого Мендельна. В ответ на расспросы он даже не смог объяснить, когда все это пришло ему в голову. Пришло, дескать, и все тут.

О намерении Ульдиссиана уйти жители Парты даже не подозревали, и это устраивало его как нельзя лучше. Крестьянин всерьез опасался, как бы весть о его отъезде не взбаламутила городок настолько, что многие, отринув прежнюю жизнь, устремятся следом за ним. Лилия, по всему судя, полагала, будто в этом нет ничего дурного, однако его появление уже принесло партанцам достаточно бед. Ульдиссиану хотелось достичь великого города без новых утрат по пути, а уж в Кеджане – так говорил он себе самому – дела обернутся иначе. Кто сможет напасть на него, когда вокруг столько людей?

Конечно же, то был самообман… однако Ульдиссиан предпочитал в него верить.

К немалому собственному удивлению, вскоре он обнаружил, что спутников у него останется куда меньше, чем ожидалось. Вести об этом принес Ахилий, и касались они обстоятельств, о которых сын Диомеда даже не помышлял.

До задуманного бегства оставалась всего пара ночей. Лилия упорно убеждала Ульдиссиана забыть о тайном отъезде. Если уж люди пожелают отправиться с ним, утверждала аристократка, что в том дурного? Разве ему не хочется предъявить Кеджану доказательство собственной правоты? Что может быть лучше многих дюжин добровольных свидетелей, а среди них – тех, кто сам может продемонстрировать кое-какие способности, пусть они пока очень и очень скромны?

Вместо того чтобы спорить с любимой, Ульдиссиан снова отправился прогуляться по ночным улицам. Теперь он, не желая угодить в новую засаду, старался держаться более людных мест. Да, тварей Малика поблизости, скорее всего, не осталось, но мало ли что…

Несмотря на все предосторожности, он вскоре почуял кого-то, тихонько идущего за ним следом, и лишь свернув за угол да подождав, обнаружил, что это лучник.

– Эй, там! – пожалуй, излишне громко окликнул его Ахилий. – Я не морлу, клянусь!

– Сам знаешь, я тебя слышу и жду, – ответил Ульдиссиан. – Не захотел бы – я бы ничего не заметил.

– Верно, верно, – с ухмылкой подтвердил друг. – Куда тебе до меня!

– Что тебе нужно?

Ахилий разом забыл о веселье.

– Поговорить с тобой нужно, но чтобы без лишних ушей. И по-другому, похоже, не выйдет. Прости, если я вдруг некстати.

– Ахилий, с тобой я всегда готов поговорить, и ты это знаешь. О чем угодно.

– И даже… о Серентии?

– Серентии?

Крестьянин удивленно приподнял бровь. Подобно Ульдиссиану, охотник всегда называл дочь Кира уменьшительным именем, так отчего же теперь изменил давней привычке?

Собеседник откашлялся, прочищая горло. Ни разу в жизни Ульдиссиан еще не видал Ахилия чувствующим себя так неловко.

– Да. Ей так больше нравится.

– И чего же ты хочешь?

– Ульдиссиан… все это, между тобой и Лилией… оно по-прежнему сильно?

Такой поворот разговора уже кое-что объяснял.

– Сильнее весенних ветров. Сильнее бурной реки.

– А между тобой и Серентией ничего нет.

– Она мне – будто любимая сестренка, – подтвердил Ульдиссиан.

Ахилий вымученно улыбнулся.

– А для меня – много большее. Ты знаешь.

– Давным-давно знал.

На это лучник негромко хмыкнул.

– Да, это, похоже, ни для кого не осталось секретом… разве что для нее.

– И она тоже знала.

В этом Ульдиссиан мог бы ручаться головой. Кем-кем, а дурой Серентия отнюдь не была, и страдания влюбленного Ахилия от нее не укрылись.

– Ну, а теперь выкладывай, к чему это все. А то времени у нас – всего ночь до утра.

– Ульдиссиан… Серентия хочет остаться здесь, когда ты уйдешь. И я тоже хочу остаться.

Желание Серентии остаться в Парте оказалось для Ульдиссиана полной неожиданностью, а вот то, что с нею останется и Ахилий, удивительным уже не казалось. Что ж, новость его обрадовала, хотя расставаться с друзьями было немного жаль.

– Мне с самого начала не хотелось тащить вас за собой, и если Серри… Серентия хочет остаться здесь, я вовсе не возражаю. И если ты, Ахилий, останешься с ней, буду только рад, вот только… знает ли об этом она? А если да, уж не ожидается ли между вами каких-нибудь перемен?

Улыбка Ахилия прибавила в ширине.

– Судя по кое-каким недавним намекам, ожидается.

Еще лучшая – да что там, отрадная новость!

– Тогда я рад вдвойне. Мне ведь, Ахилий, давно хотелось, чтобы она оценила тебя по достоинству… и то, что вы оба останетесь здесь, в безопасности, тоже не может не радовать.

– Да, и последнее. Кому-кому, а мне не следовало бы бросать тебя одного. Опасностям-то еще не конец: рано или поздно по твою душу явятся новые Малики! Тут бы моя помощь и пригодилась, а я…

– А ты, – оборвал его Ульдиссиан, – уже сделал куда больше, чем следовало, и Серентия с Мендельном тоже! Я уже говорил: не хотелось бы мне вас за собою тащить. Ты прав, новых Маликов будет еще предостаточно – особенно пока Церковью Трех заправляет Примас, и хорошо бы, чтобы при новой встрече никого из вас рядом не оказалось. Никого… даже Лилии.

– Но ведь она тебя ни за что не оставит!

– Знаю… однако переубедить ее все же попробую. И если сумею, пожалуйста, присмотри за ней вместо меня… и за Мендельном тоже.

Охотник протянул ему руку, и Ульдиссиан крепко, от всей души стиснул его ладонь.

– Сам знаешь, тебе я ни в какой просьбе не откажу, – пробормотал Ахилий. – Даже в просьбе остаться здесь, пока ты…

– Оставь меня, удержи при себе остальных – большего одолжения я даже представить себе не могу.

– А как же насчет партанцев? Что им сказать, когда они прознают о твоем исчезновении? Им это придется не по душе.

Ульдиссиан надолго задумался.

– Скажи: пусть расти продолжают.

Иного ответа в голову не приходило. То были слова землепашца, а значит, вернее слов ему не подыскать. Оставалось только надеяться, что партанцы поймут его, и не осудят, и простят ему необратимые перемены в их жизни. Отныне и впредь покоя им не видать.

Ни дня, ни минуты покоя…