Война войной, а старшина Бараш уже подогнал на КП две полевые кухни – одну для рядового состава, другую для начальства. Из приоткрытых котлов струились одуряющие запахи.

– Ну, здорово, хохол еврейского типа! Ты нас своими дымами не рассекретил?

– Никак нет, товарищ командующий, мы обед вон в той деревушке сварили, а сюда все готовое привезли, без дыма.

– Чем радовать будешь?

– На «нули» салат редиска-огурец. На первое борщ украинский с салом. На третье – макароны с тушенкой. И компот из сухофруктов.

– Утверждаю! Наливай!..

Со столов-раскладушек убрали карты, застелили их скатертями и расставили алюминиевые походные тарелки.

– Так, товарищи командиры! Достаньте свои походные рюмки. У кого нет, те будут пить из кружек… Сегодня погибло немало наших бойцов, однополчан, боевых товарищей и просто хороших людей. Помянем их по древнему обычаю! Пусть земля эта будет им пухом! А наше дело воевать и побеждать!

Голубцов осушил складной стаканчик.

После обеда настроение у всех резко улучшилось. Прибежал Бутон и пошел по рукам. Собаку трепали, гладили, награждали ласковыми именами. Бутон не вырывался и не сопротивлялся, однако при первой возможности затаился под столом.

Только успели убрать скатерти и расстелить карты, как снег на голову свалился первый заместитель командующего войсками фронта генерал-лейтенант Болдин.

Левая рука была перевязана – на белостокском аэродроме его самолет, на котором он прилетел из Минска, на посадке обстреляли «мессершмитты», убили адъютанта, изрешетили машину, пробили Болдину руку. Сквозь белоснежную марлю проступало свежее кровавое пятно. Первое, что он произнес:

– Доложите обстановку!

– Может, сначала пообедаете, Иван Васильевич? Времячко-то обеденное – 16.30. Остынет, потом не разогреешь.

– Сначала обстановку. Все остальное – потом!

– Докладываю обстановку на текущее время. – Голубцов подвел Болдина к расстеленной карте. – На центральном и южном участках белостокского выступа положение трудное, но устойчивое. На некоторых участках – вот здесь и здесь – некоторые наши части, не сумев удержать пограничные рубежи, начали отход. О противнике. Против моей армии германское командование выставило двенадцать пехотных дивизий, из них восемь – на левом фланге. Все восемь принадлежат 4-й полевой армии фельдмаршала Клюге. Именно на южном – левом – фланге армии немцы достигли наибольшего успеха в первую половину дня.

Генерал Болдин привез ту самую директиву, которую связистам полковника Хватова не удалось принять в ночь с 21 на 22 июня. Указания этой директивы вызвали саркастические улыбки: «На провокацию не поддаваться, границу не перелетать и не переходить, а зарвавшегося противника с нашей территории выбивать…»

– Всего одни сутки, а какой анахронизм! – усмехнулся Голубцов.

– Картина типа «враг в Крыму, все в дыму…» – махнул рукой Болдин.

– Болит? – кивнул Голубцов на забинтованную руку.

– Ерунда. До свадьбы заживет.

– Эх, как бы дожить бы до свадьбы женитьбы и обнять любимую свою… – пропел Голубцов.

– У вас неплохое настроение, товарищ Голубцов.

– А чего мне грустить? Я теперь за вами, Иван Васильевич, как за каменной стеной. «Любо братцы, любо, любо братцы жить, с нашим атаманом не приходится тужить».

Стаканчик водки, принятой за помин солдатских душ, несколько снял напряжение, и Голубцов вернулся в привычное расположение духа – слегка ироничное и бесшабашное.

– Может, все-таки пообедаете, Иван Васильевич?

– Да, давай, уговорил, черт языкатый!

Старшина Бараш, заслышав слово «пообедать» выскочил как из-под земли вместе с Бутоном.

– Давай, Степаныч, что там у тебя не остыло?

– Ничего не остыло. На медленном прогреве держу.

– Молодец! Считай, что медаль «За боевые заслуги» уже заработал.

Бараш принял шутку всерьез, вытянулся, как положено и отчеканил:

– Служу трудовому народу!

– Трудовому… А мы что с генералом не трудовой народ?

– А вы – боевой народ.

– Правильно гутаришь. Налей-ка нам чуть-чуть… не до края.

Обед был прерван начальником штаба, он обратился к Болдину.

– Товарищ генерал-лейтенант, только что прибыл делегат связи из 113-й стрелковой дивизии!

– Давай его немедленно!

Старший лейтенант с автомобильными эмблемами еле стоял на ногах. Он примчал на мотоцикле с пробитыми шинами, дырявом, как дуршлаг. Глаза и рот его были забиты пылью. Похоже, что и ранен был. Голубцов сам налил ему полстакана водки.

– Глотни!

Гонец глотнул и наконец смог заговорить.

– Старший лейтенант Турантаев. Обстановка в полосе дивизии очень тяжелая. Генерал Алавердов сильно ранен. И скорее всего, попал в плен. Наша дивизия перемешала боевые порядки с частями 49-й и до моего отъезда вела неорганизованный бой в районе местечка Боцки. К нам в тыл прошли мобильные отряды противника. Они сорвали эвакуацию семей начсостава и теперь расправляются с гражданским населением. Там действуют еще и какие-то местные группы типа бандеровцев. Они зверски убили жену и ребенка полковника Калиховича, командира 31-й танковой дивизии. Он еще не знает. Не говорите ему пока.

– Вот с-сволочи! Как же так получилось?

– Да вся дивизия вышла из местечка по тревоге, а семьи остались. Никто не думал, что эти мерзавцы там появятся. Там и других жен поубивали в этих Боцках…

Голубцов воззвал к Болдину:

– Вот видите, это еще раз подтверждает мое предложение – нанести контрудар силами 6-го мехкорпуса именно в этом направлении, в промежуток между нашей и 4-й армиями. Мы бы и Коробкова поддержали, и своих выручили!

– Константин Дмитриевич, я привез письменное приказание командующего фронтом – перенаправить удар 6-го корпуса в совершенно другом направлении – на Гродно. Город на грани захвата, и у нас есть шансы отбить его… Генерал Павлов предлагает создать конно-механизированную группу из двух корпусов – кавалерийского и механизированного и нанести совместный с 3-й армией контрудар на Гродно. Командовать этой Группой приказано мне.

С этой минуты Голубцов понял, что его фактически отстранили от командования 10-й