Вечерело. Но лес готовился к своей ночной жизни, вылетели сычи и заметались нетопыри-крыланы. Бутон сделал стойку на выглядывавшую из дупла неясыть.

Бутону жизнь в лесу очень понравилась. Первым делом он обежал штабной лагерь по периметру и всюду пометил свою территорию. В его жилах заиграла охотничья кровь терьера и он быстро вынюхал первую добычу. Это был еж, дневавший под корневищем упавшей сосны. Возиться с ежом он не стал и побежал дальше, вбирая в себя дурманящие запахи лесных трав, прелой хвои и следов невиданных зверей. Ему еще предстояло понять, чем пахнут лисы и чем отличается помет кабанов от заячьих «шариков». Он спугнул несколько куропаток и проследил, куда они полетели. Потом сделал стойку на белку, облаял ее, и побежал дальше… После пыльного штабного прозябания в Белостоке лес изумил его обилием запахов и разнообразием живности. В хозяйство старшины Бараша, где дымились и благоухали сразу две полевые кухни, он прибежал совершенно счастливый.

– Ну, набегался?! На, подкрепись!

Бараш поставил на траву алюминиевую миску гречневой каши с мясом, и Бутон управился с ней за минуту.

В штабном лагере он не услышал ни единого бранного слова. Людям нравилось видеть смешного пса в таком неподобающем месте, как штаб армии. Он напоминал им о другой, видимо, надолго оставленной мирной жизни. Более того, на душе у них становилось немного легче – раз командарм взял с собой свою собачку, значит, не все так мрачно и уныло.

– Бутон! Бутон! – с улыбкой подзывали его то справа, то слева. И он любезно помахивал им всем мохнатым в репьях хвостом.

Первый день войны клонился к закату, но война не стихала, а разгоралась с каждым часом…

В 22.30 Ляпина вызвал к телеграфу начальник штаба фронта генерал Климовских и открытым текстом передал ему приказ: в течение ночи на 23 июня главными силами армии отойти за реку Нарев и готовиться к удару на гродненском направлении.

Голубцов встретил это сообщение без энтузиазма. Его армией управляли еще и из Минска. Там все решали, планировали, там чертили стрелы будущих ударов…

Штаб 10-й армии пробыл на своем КП вблизи Белостока менее одних суток и покинул его по приказу командующего Западным фронтом утром 23 июня 1941 года. Именно на этом КП вблизи Белостока накануне войны генерал армии Павлов принимал доклад командующего авиацией Западного фронта генерала Ивана Копца о результатах авиационной разведки. Ему не верили, как не верили сейчас в оперативные идеи Голубцова. Как не поверил он сам в ужасную новость, пришедшую из Минска в последний сеанс связи – генерал Копец застрелился.

Вечером 21 июня начальник особого отдела НКВД Западного особого военного округа майор госбезопасности Павел Георгиевич Бегма получил спецсообщение из Москвы об «изъятии генерала И.И. Копца по вновь открывшимся обстоятельствам». Основанием послужили показания арестованного генерала Смушкевича, о том, что он, будучи главным советником по авиации республиканской Испании, «лично завербовал Копца в свою преступную группу».

«Изъятие» Копца Бегма наметил на воскресное утро, прямо на квартире авиатора, благо жили в одном доме. Бегме было жаль молодого летного генерала. Оба были украинцами, оба из рабочих семейств, оба хорошо послужили родной РККА. Павла Георгиевича всего лишь два года назад перевели в НКГБ, и он еще не осатанел от арестной компании 37-го года.

Утром 22 июня, узнав о начале войны, Бегма преисполнился служебного рвения – время теперь такое, что нельзя никого жалеть и ничего нельзя откладывать. Начальству в Москве виднее, кто враг, а кто не враг. Выписав ордер на арест, Бегма, взяв с собой двух оперативников, отправился на квартиру Копца. Лучше всего брать его на дому. Дверь открыла испуганная Нина, за ее юбку держалась полуторагодовалая девчушка. Вышел в прихожую и сын-пятиклассник Алик.

– Ваня улетел еще вчера… – растерянно ответила Нина на вопрос – «где хозяин?».

Бегма вернулся в штаб округа и стал поджидать опального генерала там. Мимо двери его кабинета прохаживался туда-сюда, как мимо двери камеры, лейтенант-оперативник.

Вернувшись в штаб и отпирая свой кабинет, Копец перехватил пристальный взгляд чекиста и сразу все понял.

Он сел в свое любимое кресло. По его просьбе в минских авиамастерских пилотское сиденье от тяжелого бомбардировщика приспособили под кабинетное кресло.

Как командующий ВВС теперь он был не нужен, поскольку вместо ВВС на горящих разбитых аэродромах оставался лишь цветной металлом… Он видел это своими глазами, облетев места базирования… Общие потери ВВС Западного фронта в первый день войны составили 738 самолетов, в том числе 528 было потеряно на земле, и теперь в связи с «нехорошими показаниями» Смушкевича все это приобретало особо зловещий смысл.

Конец!

Неужели конец?

И это была его жизнь? Такая короткая…

А может еще не конец? Может, начать новую жизнь?

Но как?

Сесть на уцелевший истребитель и улететь в чертову глушь. Сесть где-нибудь на поле, а потом идти и идти, куда глаза глядят… Но посты ВНОС (войска воздушного наблюдения, оповещения и связи) засекут, куда и зачем пролетел самолет… Вернуться бы в Испанию… Там остались друзья. Но Испания теперь не та. Там Франко. Там тоже ждет арест. Что в Москве, что в Мадриде его ждала расстрельная пуля.

Сесть в истребитель, да ринуться в бой. А там пойти на таран, погибнуть, как настоящий воздушный боец? Это было бы достойнее всего. Но теперь уже из кабинета не выйдешь. Поздно. Там в коридоре дежурит «топтун», уже доложил своим, что «объект» вернулся. Сейчас придут… Эта мысль его доконала.

Копец вытащил из кобуры пистолет… Нина смотрела на него из ореховой фоторамки, стоявшей на столе. Он отвернул портрет к окну.

«Простите все!..»

Приставил холодное дульце к виску и нажал на спуск…

Зато жену не тронут…

Однако тронули… Нину Павловну, урожденную Шундрикову, арестовали 23 августа 1941 года. Осудили по приговору особого совещания НКВД как «жену